Горбовский

– Я поэтому и приехал. Все по тебе соскучились, все измотались в край… Я как кожей ощутил – нельзя тебя больше держать в неведении, предел. Ну, и позвонил.

– Соскучились? По мне? Правда?

– А как иначе, Мариночка. Как-никак, ты стала частью коллектива. Все шлют тебе большой и пламенный, спрашивают, как ты тут?

«И Лев Семенович тоже?» – хотелось спросить ей, но она сдержалась.

– Я в норме, что мне будет? Так что же, как обстоят дела?

– Уфффф… не знаю, с чего и начать… Семье Стивенсона выплатили компенсацию, виновных нашли и оштрафовали, кое-кого отстранили, но ты не знаешь этих людей. Борис Иванович тоже оштрафован, причем крупно. Это происшествие внесли в его личное дело сидящие выше дядечки. Так что, можно сказать, начальник наш опозорен. Хотя, как обычно, виноват далеко не он. Кстати, среди виновных и сам Гектор, но о мертвых либо хорошо, либо ничего. Помнишь, незадолго до ЧП началась по НИИ суматоха? В тот день стали известны кое-какие новости, не совсем чтобы хорошего плана, поэтому разглашать их нельзя. Так вот. Тогда и началась вся эта путаница с подопытными, безалаберность и прочая. И вот к чему приводит реорганизация любого НИИ – к таким вот трагедиями. Мда, – Гордеев замолк и задумался. Марина не мешала ему, понимая, что он еще не все сказал. – А знаешь, я тогда не на шутку за тебя испугался. И за Льва тоже. Отпускать его не хотел, да ведь разве его удержишь, если он что-то решил? Не знаю, кто способен отдавать приказы самому Горбовскому! Без начальства человек живет, воистину. Никто ему не указ. Услышал, что подопытный сбежал, тут же за транквилизатор – и ходу! И нам говорит, чтобы на месте оставались. Ты не против, если я закурю? Как вспомню, так глаз дергается, – Гордеев обстоятельно закурил, приоткрыл окошко и выдыхал дым на улицу, чтобы не рассеивать его по салону.

– Такое из памяти не стирается. Сама всю неделю вспоминаю.

– А я ведь за вами кинулся, да только… – Гордеев прикусил губу, стряхнул пепел. – Разминулись, видимо. А ты… ты героиня. Я и представить себе не могу, что ты там пережила, когда рядом никого не оказалось. Тебе сначала не повезло, зато потом как привалило! Сам Горбовский на подмогу прибыл, а это, знаешь ли, уже повод не волноваться, что бы там ни было. Ну вот, вот так. Собственно… следствие закрыли, и вроде на следующей неделе НИИ будет возвращаться к обычному распорядку. Усилили охранную систему, оснастили каждый отдел транквилизаторами, новую селекторную установили, будут переоборудовать все виварии. Все еще в шоке, конечно. Практически об этом только и говорим.

– Ну а как там Лев Семенович?

Гордеев посмотрел Марине в глаза и улыбнулся.

– Этот-то – лучше всех. В плане психики. Разве не помнишь, каким хладнокровным он умеет быть? Любую ситуацию возьмет в свой железный кулак. Ну а вообще, устает очень сильно, больше нас всех вместе взятых. Ты же знаешь его – он и прежде жил на работе, а теперь вообще… – Гордеев махнул рукой, якобы, что с него взять, с этого трудоголика.

– Ничего мне не передавал? – рискнула спросить Марина и пожалела об этом.

Гордеев снова улыбнулся очень загадочно, выбросил окурок, посмотрел на свои ладони. Затем положил их на руль.

– Ничего, Марин. Слушай. Что между вами происходит?

Отчего-то Спицына очень смутилась, и это был самый красноречивый ответ.

– Помните, Александр Данилович, Вы меня убеждали в том, что Лев Семенович – хороший человек? Вы мне давали советы быть к нему ближе, чтобы он меня принял, перебесился, перестал меня ненавидеть. Вы говорили, что наступит момент, когда я увижу его с другой стороны, и тогда я все пойму… Еще накануне ЧП дело уже шло к этому, как мне казалось. Но самим переломом стало это страшное происшествие. Я не знаю, как он теперь ко мне относится. После того, как мы вместе отмывали пол от лужи крови Гектора… нас это… сблизило, что ли, если это не прозвучит кощунственно.

– Враги, объединенные общей проблемой, перестают быть врагами. В сущности, все понятно. Когда два человека вместе оказываются в такой ситуации, в какой оказались вы – их потом связывает кое-что более прочное, чем вражда.

– Знаете, – теряя всякое самообладание и не устояв перед соблазном раскрыть все свои мучительные чувства, Марина продолжила, – ведь я накануне наговорила ему… всякого, – девушка скривилась, испытывая отвращение к самой себе.

– Не понял? – Гордеев прочистил горло и свел брови над переносицей.

– Ну, сорвалась, если хотите. Высказала ему все, что думаю о нем. Все, до чего он довел меня своим отношением. Меня отец выгнал из дома, да и вообще день не задался. Я вернулась в лабораторию, чтобы переночевать на диванчике, потому что больше было негде… ну, и там был он. Стал меня выгонять. Я объяснила ситуацию, он все равно за свое. Я даже умолять его стала, он ни в какую. Ну, Горбовский… Вы понимаете, – она вздохнула. – Я ему и выдала. Много обидных слов, чтобы сделать больно в ответ. Теперь… теперь так жалею. Словами не передать. Не знаю, простит ли он. Забудет ли это. Боюсь, несмотря на то, что я стала видеть его иначе, сама я останусь для него прежней.

– Ну, это вряд ли. Все наши видели, как он стал на тебя смотреть. Да и его решение не вмешивать тебя во всеобщую заваруху – разве не забота? Впрочем… так что же ты сказала ему? Расскажи подробнее, если тебе не трудно. Это может иметь большое значение.

– В каком смысле? – не поняла Марина. – Обидные слова есть обидные слова. Я сказала ему, нечто вроде, Вы бесчувственная льдина, Вас никто никогда не любил, потому что Вы сами на это чувство не способны, не заслужили его, в таком ключе… вот… еще рассказала, как к нему студенты относятся. Александр Данилович, мне так стыдно! Я не знаю, не знаю, что на меня нашло тогда!

– Так, это еще ладно, а про семью говорила что-нибудь?

– Про семью? Вроде нет. Только сказала, что он всю жизнь любил одного себя, боже, не смотрите так на меня, я понимаю, какой это бред… но я в тот миг сильно разозлилась на него. Мне казалось непозволительным, непонятным, что он ведет себя так по отношению к окружающим… кто дал ему право… но сейчас я уже так не считаю, естественно, – Марина сбилась с мысли окончательно. – Что я несу, извините.

– Понимаю, стресс. Со всеми бывает, все сейчас на нервах. Точно о семье ничего не упоминала?

– Да точно! А почему вы так дотошно об этом спрашиваете?

Повисла неловкая пауза, в течение которой Гордеев решался на отчаянный шаг, глядя Спицыной прямо в глаза. Она молчала, но это молчание было слишком требовательным. И Гордеев решился.

– Марин, Горбовский потерял семью.

Спицына молчала, но ей хотелось плакать и смеяться одновременно. Вспомнились слова тети о том, что люди просто так такими не становятся. Жар и озноб чередовали друг друга, в виски как будто бился молоток.

– Я могу узнать подробности? – как можно более сухо спросила она и стиснула зубы так, что казалось, скулы вот-вот прорвут кожу и вылезут наружу.

– Да чего уж теперь. Я проговорился. Я виноват. Мне и попадет.

Марина внутренне сжалась, зная наперед, что сейчас услышит нечто, что перевернет с ног на голову ее представление о мире.

– Это будет звучать странно и необычно, но поверь моим словам – так все и было. Я знаю Льва с института. Я получал первое образование, он – второе. Когда мы с ним познакомились, мне было 18 лет, а ему – 25. И он решил кардинально изменить свою жизнь, поступая на наш факультет. Мечтал стать вирусологом. Я потом узнал, почему.

В таком молодом возрасте в его жизни успело случиться большое горе. В те годы там, откуда он приехал, прошлась страшная эпидемия мутировавшего вируса гриппа. Его жена и маленький сын умерли в страшных муках, а у него оказался иммунитет. Их невозможно было спасти: долго не могли создать вакцину. Лев не хотел жить, Марин. Мне кажется порой, он до сих пор не хочет жить. А ведь сколько лет прошло. Теперь ты понимаешь, что я имел в виду, когда ты спросила, кто дал ему право быть таким, а я ответил, что сама судьба дала ему право?