Сладкая жизнь

А здесь ей сразу захотелось обратно на улицу, сделав вид, что по ошибке заглянула сюда или передумала, — но он уже помогал ей снять полупальто, и глупо было вырываться, тем более что он снова сделал ей комплимент. И она подумала, что в конце концов сейчас день — и может, у них деловая встреча, и она с работы, а на работу в вечерних платьях не ходят, верно? Сапоги все равно смущали — и она засунула ноги поглубже под стол, чтобы не было их видно. Но он вел себя так, что стесняться собственного вида было глупо, — и стало полегче. Хотя непонятное меню, обилие приборов и прочие условности комфорта не прибавляли.

Она даже растерялась, когда после полученной отповеди официант возник сбоку, наливая ей на донышко вина и застывая с бутылкой. Она не сразу поняла, что он хочет, — и только когда Андрей кивнул на бокал, поднесла его к губам, слегка их смочив. Ничего, в общем, не ощутив — но кивнув одобрительно. А вот когда наконец принесли еду — вычурно выложенную и украшенную, — приступ неловкости вернулся. И ушел, только когда он покачал головой с усмешкой, будто прочитав ее мысли.

— У меня знакомый как-то пришел в похожий ресторан — случайно заехал, по дороге попался. Пришел человек просто поесть, а халдей… а официант ему всякие умные слова говорить начал. А он человек простой, что-то не то ему послышалось. Вскакивает, короче, — ты че сказал, падла? И нож со стола хватает… Хал… официант бежать, паника — хорошо, что друзья рядом были, объяснили, успокоили…

Его лицо стало на мгновение жестким, когда он произносил это — ты че сказал, падла? — и она заметила, но не придала значения ни жесткости, ни употребленному слову, потому что ей стало весело и легко от этого рассказа. Она вдруг почувствовала симпатию к тому человеку, о котором он рассказывал, неизвестному ей, наверняка злому и опасному человеку.

— Да сейчас половина ресторанов в Москве такие — денег надо заработать, вот и строят из себя. Когда официант по-французски говорит, как-то неудобно ему на чай не дать, правда, да и за обед отдашь, сколько скажут. На лоха расчет — чтоб он королем себя почувствовал — или на тех, кто попонтоваться любит. Понты дороже денег…

Он замолчал внезапно, внимательно глядя на нее.

— Простите, Алла, моя лексика оставляет желать лучшего. Понимаете, я же бизнесмен — с разными людьми приходится общаться…

— Да ничего страшного. — Она обрадовалась, что поменялась с ним ролями, что теперь он смущен. — У меня дочка из гимназии такие слова приносит, вы представить себе не можете…

Он покивал, приподнял бокал.

— Давайте выпьем за сегодняшний день. Сегодня мы встретились и сидим здесь, и, в общем, чего еще желать — я себя имею в виду. А что завтра будет, никто не знает, — завтра вы можете опять сказать мне, что вы заняты и вам некогда и… Так что за сегодня…

— А вы хотели куда-то пригласить меня еще и завтра? — Она спросила это в шутку, попробовав холодного кисловатого вина, которое, видимо, из-за сложности названия показалось очень тонким. — Кстати, Андрей, вы ведь не случайно оказались у института? И если не случайно, то как вы узнали, что я в институте?

Он замялся, но лишь на мгновение.

— В общем… Скажите, когда дочка говорит вам правду — ну по поводу чего-нибудь такого, непозволительного, — вы ее хвалите и прощаете или наказываете? Кстати, если это не секрет — вы во сколько вышли замуж? Я в том плане, что вы такая молодая, а дочке уже лет десять-одиннадцать, точно? Так во сколько — в шестнадцать?

В другой ситуации и другому человеку она ответила бы сухо. Что нельзя отвечать вопросом на вопрос, что не надо переводить разговор на другую тему, что женщину о возрасте не спрашивают. Но его вопрос ей польстил, в нем не было дешевого притворства, все звучало естественно и искренне.

— А у вас нет детей?

Она почему-то подумала, что он ответит распространенной пошловатой шуткой — может, и есть, я не знаю. Она слышала такие фразы — даже по телевизору. Но он в который раз превзошел ее ожидания.

— Семенов Андрей Юрьевич. Тридцать два года. Холост. Детей нет. Образование неполное высшее. Профессия — бизнесмен. Рад был бы сказать про нордический характер и отсутствие порочащих связей, но боюсь, что тот факт, что я скрывался в вашем подъезде, характеризует меня не слишком положительно…

Ей показалось, что он хотел что-то спросить в ответ, но замолчал при виде официанта. Глядя на него лениво и изучающе — как на какое-то любопытное насекомое, которое привлекло внимание, но, когда надоест, его раздавят, наступив ногой. Что-то было в этом взгляде — что-то опасное и неприятное, — но она сказала себе, что официант сам виноват и это он ему так платит за нее. И с интересом отмечала, что тот очень плохо чувствует себя под этим взглядом и суетится, торопясь уйти. И вздрагивает, отойдя с видимым облегчением и услышав: «Э, любезный, еще вина».

Он перевел взгляд на нее — совершенно другой, приветливый и мягкий. Но она представила, что он мог бы посмотреть на нее, как на того парня, — и сразу в памяти возникла сцена в подъезде, и она задумалась над тем, что было бы, откажи она ему, скажи, что в квартиру его не пустит.

— Да, между прочим. — Она уже не улыбалась, и голос был холодным, преподавательским. — Вы мне тогда сказали, что милиция вас искала из-за одного человека — помните? Вы сказали, что какой-то человек, чтобы не отдавать деньги, которые вам должен, вызвал милицию. Вы его теперь убьете, да?

Он тоже подавил улыбку, с которой выслушал вопрос, вмиг став крайне серьезным, оглянувшись внимательно, словно проверяя, нет ли кого в зоне слышимости.

— Вы хотите знать правду? — спросил полушепотом, и она кивнула и с ужасом поняла, что он ей сейчас все скажет. Она ведь давно уже решила, что он не соврал, что на самом деле бизнесмен. А сейчас он скажет — и… И что ей останется — встать и уйти поспешно? И что делать потом — сказать Сергею или нет? Если не сказать, выходит, что она знала и скрыла — что она такая же, как этот… — Ну что ж, правду так правду. — Он выпрямился, глядя на нее тяжело. — Конечно, убью. «Крестного отца» читали? Закон молчания — омерта. А нарушителю — пуля из лупары, так у нас на Сицилии обрез называют. Такая вот у меня работа: по вечерам убиваю людей, по ночам закапываю — а что, вывез в лесок, лопата в багажнике, земля, правда, промерзлая сейчас, хлопотно, не то что летом, — а днем уже бегаю от милиции по чужим подъездам. Но клятвенно обещаю в ваш больше не забегать…

…А теперь, — он произнес это после паузы, так торжественно, будто планировал сказать что-то очень весомое, — теперь давайте выпьем за упокой души раба Божьего. И поедим заодно — а то всю ночь в земле ковыряться, силы-то нужны…

Он придвинул к себе тарелку и вдруг подмигнул, глядя на нее заговорщически, не замечая паники в ее глазах.

— Я вижу, вам интересно, Алла. Конечно, так не положено, но ради вас готов на исключение. У меня как раз дело одно сегодня ночью… Много трупов не обещаю, но, если повезет, парочку подстрелю. Едем?

— Сегодня получше, Андрей Юрьевич. Я ему укол сделала, он спит сейчас. Минут тридцать — сорок как заснул, через час, наверное, проснется, может, попозже. Про вас все время спрашивал, не звонили ли. Вам поесть сделать? Ребята там готовят все к Рождеству, но если вы голодный… Или кофе лучше?

Он покачал головой, пошел наверх, сказав себе, что молодец телка — в Новый год у Генки в рот взяла, с ним всю ночь, считай, трахалась, но как будто ничего и не было. Когда Генке поплохело после Нового года, так у нее вид был такой, словно все из-за минета. Даже успокаивать ее пришлось, что это пиво, мол, виновато и сигару Генка выкурил, вот и результат. Еле отошла. Бывают бабы — трахнешь ее, так она потом везде лезть начинает, считать, что все ей можно. А эта молодец — Андрей Юрьевич, Геннадий Николаевич, все по-прежнему, как положено. Сама больше не приходила — и вообще в Генкиной комнате спала, на раскладушке в углу, видно, врач ее накрутил, вот и трясется.