Перед заморозками

— Когда придут остальные?

— Понятия не имею.

Линда вышла в кухню, закрыв за собой дверь. Он отступил и улыбнулся, показав желтые зубы. Линду начало подташнивать. Надо уходить отсюда как можно быстрее.

— Хочешь, покажу ходы фигур? — спросил он.

Она открыла наружную дверь и остановилась на ступеньках.

— На твоем месте я приняла бы душ, — бросила она и, не оглядываясь, пошла к калитке.

Она слышала, как за спиной у нее хлопнула дверь. Полный провал, подумала она. Единственное, что удалось ей в полной мере, — продемонстрировать свои слабости. Она толкнула калитку с такой силой, что та ударилась о привинченный к забору почтовый ящик. Она обернулась. Дверь была закрыта, в окна никто не подглядывал. Она открыла ящик. На дне лежало два письма. Одно было на имя Маргареты Ульссон, из гётеборгского бюро путешествий. На другом адрес был написан от руки — письмо было адресовано Анне. Линда поколебалась, но в конце концов взяла письмо с собой. Я прочитала ее дневник, теперь вскрываю ее письма. Ну и что? Я волнуюсь, вот и все. В конверте лежал сложенный вдвое лист бумаги. Она развернула его и вздрогнула — там лежал засушенный паук.

Письмо было написано от руки и, очевидно, не закончено. Подписи не было.

«Мы в новом доме, в Лестарпе, позади церкви, первый поворот налево, красная метка на старом дубе, на задней стороне. Не забудем, как велика власть Сатаны. Но мы видим и другого ангела сильного, сходящего с небес, облеченного облаком…» [20]

Линда положила письмо на сиденье. Первая мысль была — она нашла, что искала. Спасибо шахматисту. Он представил всех и сообщил, чем они занимаются. Кроме Анны. Анна была просто Анна. И она учится на врача… Но она вспомнила, что сказала тогда Анна, рассказывая о своем вдруг нашедшемся отце. Она увидела, как какая-то женщина упала на улице, ей нужна была помощь. Не выношу несчастий, не выношу крови — что-то в этом роде она сказала. Ничего себе старт для студента-медика. Линда покосилась на письмо. Что бы это могло значить? «Но мы видим и другого ангела сильного, сходящего с неба, облеченного облаком…»

Сильно пригревало солнце — это, пожалуй, был самый теплый день за все лето, несмотря на то, что уже начался сентябрь. Она достала из бардачка карту Сконе. Лестарп находился между Лундом и Шёбу. Линда опустила противосолнечный козырек. Ребячество какое-то, подумала она. Письмо, из которого выпадает засохший паук, — как будто чистишь плафон садовой лампы. Но Анны по-прежнему нет. Детские забавы вперемежку с реальностью. Избушка на курьих ножках по соседству со скоростным шоссе. А в избушке — отрубленная голова и руки.

Похоже, Линда только сейчас до конца осознала, что ей пришлось увидеть в той хижине. Образ же Анны, наоборот, становился все загадочнее и неуловимее… Может быть, она вовсе и не учится на врача. Такое впечатление, будто сегодня, в этот жаркий день, я вдруг обнаружила, что не знаю про Анну Вестин почти ничего. Вместо нее — облако тумана. Может быть, это она — «облеченная облаком»?

Она так ничего и не решила. Просто ехала в Лестарп. Ехала и ехала. В этот день в Сконе было почти тридцать градусов жары.

23

Она поставила машину возле церкви.

Церковь недавно отреставрировали. Свежевыкрашенный портал сверкал на солнце. Над порталом висела табличка в позолоченной рамке, извещающая, что церковь была построена в 1851 году во время правления короля Оскара I. Линда смутно припоминала — дед рассказывал ей, что его дед, то есть Линдин прапрадед, погиб на море как раз в тот год. Она припоминала детали этого события, одновременно ища туалет в оружейной. [21] Ее прапрадед утонул — его парусный корабль потерял управление и перевернулся на рейде у Скагена. [22] Все погибли, тела через несколько дней выбросил на берег шторм. Прапрадеда похоронили в безымянной могиле. Она спустилась по лестнице в крипту, шаги ее гулко отдавались в пустом помещении. Здесь было прохладно. Она открыла дверь в туалет и вдруг представила, что за дверью стоит Анна и ждет ее. Но туалет был пуст. Как тогда сказал дед? Я помню только важные даты — когда кто-то утонул или родился, как ты, к примеру.

Она тщательно вымыла руки после туалета, словно смывая последние следы неприятного рукопожатия шахматного энтузиаста. Посмотрела на себя в зеркало и поправила прическу. Сгодится. Рот, как всегда, чересчур напряжен, нос слегка кривоват, зато взгляд ясный и умный и зубы на зависть. Ее передернуло при мысли, что шахматист вполне мог попытаться к ней полезть, и поспешила наверх. Пожилой мужчина нес ящик со стеариновыми свечами. Она придержала для него дверь и вошла в помещение церкви. Он поставил ящик на стол, выпрямился и потер спину.

— Господь мог бы избавить своего верного слугу от боли.

Он говорил очень тихо, и Линда, оглядевшись, поняла почему. Они были не одни. На скамейке кто-то сидел — Линда сначала подумала, что это согбенный мужчина, но она ошиблась.

— Гудрун оплакивает своих детей, — прошептал он. — Каждый день, год за годом. Мы в церковном совете решили, что не будем запирать церковь, чтобы она в любой момент могла помолиться. Вот уже девятнадцать лет.

— А что случилось?

— Двое ее мальчиков попали под поезд. Жуткая трагедия. Один из санитаров, кому пришлось подбирать остатки, потом сошел с ума. Рассказывают, что на очередном выезде он попросил остановить машину, ушел в лес и пропал. Тело нашли только через три года. Гудрун будет приходить сюда, пока не умрет. Я иногда думаю, что она уже мертва.

Он вновь поднял ящик со свечами и пошел к алтарю. Линда вышла на солнце. Везде смерть, подумала она. Она словно играет со мной. Я не люблю церкви, я не могу смотреть на плачущих женщин, согнувшихся в бесконечной молитве. Почему же я пошла в полицию? Это примерно так же, как у Анны, — она не выносит вида крови и падающих на улице людей. Может быть, врачи идут из тех же соображений, что и в полицейские? Чтобы доказать, что ты на что-то способен?

Способен на что? — подумала она и пошла на кладбище. Ряды могильных камней напоминали библиотечные полки. Каждый камень — как обложка. Вот тут лежит фермер Юхан Людде, похоронен девяносто лет назад, вместе со своей женой Линнеей. Но Линнее был только сорок один год, когда она умерла, а Юхан дожил до семидесяти шести. В каждой такой заброшенной могиле — история, подумала она, глядя на порыжевший и высохший букет у подножия памятника. Она продолжала читать надписи, как заголовки на обложках книг. Представила свой собственный памятник, памятник отца, всех своих друзей. Но памятника Биргитты Медберг представить не смогла.

Один замшелый камень лежал в высокой траве. Линда присела на корточки и соскребла мох. София, 1854–1869. Ей было пятнадцать лет. Может быть, она тоже залезла на мост, но никого не нашлось, чтобы ее остановить?

Она пошла дальше. Вспомнила про рощу, что показал ей отец, где вместо могильных камней были деревья. А как бы выглядело ее кладбище? В ее воображении возник пейзаж, виденный ею на экскурсии по стокгольмским шхерам. В самой дальней его части, за Мойей, где крошечные каменные островки торчали прямо над поверхностью воды. Шхеры. Каждый утес, каждый камень мог бы стать как отцовские деревья. Камни, утесы, смерть. Фарватер и мигающие огни маяков.

Она круто развернулась и почти побежала прочь. Надо сторониться смерти, подумала она. Если ее звать, она придет. Вдруг открылись церковные двери. Но это была не смерть, а тот же самый сторож. Теперь на нем была куртка и кепка.

— Кто была София? — спросила Линда.

— У нас здесь четверо лежат с таким именем. Две старухи, одна умерла в тридцать, и одна девочка. Пятнадцати лет.

— Я про нее и говорю.

— Я знал когда-то, но теперь почти все позабыл. По-моему, она умерла от чахотки. Родители нищие, отец калека… по-моему, так. У них на похороны и денег не было, община помогла. Но за камень заплатил один из лестарпских купцов. Тут же, понятное дело, пошли слухи.