С этим я справлюсь

– Какие часы?

– Те, что у мамы на кухне. Я ненавижу их до смерти. Словно кошмарный гробик. У них спереди стекло. В верхней части циферблат, а на нижней нарисованы попугаи. Это был бабушкин…

– Расскажите подробнее.

– О чем?

– О часах.

– Чайник на плите. Закипает вода. Уголь кончается. Люси Пай. Холодно. Нужны ещё одеяла.

У меня вырвался странный всхлип, который я задавила кашлем.

– Было холодно? – спросил Роумэн… помолчав.

– Холодно? Разве я говорила, что мне было холодно?

– Вы сказали, нужны одеяла.

– Нет, мне было тепло, так тепло… Всегда было тепло, пока не раздавался тот стук в окно. – Пот, катившийся у меня по спине, внезапно вызывал озноб, и я вздрогнула: мне действительно тогда было холодно. Казалось, я никак не смогу унять дрожь.

– Почему папа стучит в окно? – продолжала я. – Почему он не войдет, как обычно? Почему меня нужно выгонять?

И вдруг я расплакалась, разревелась, как ребенок. Я и чувствовала себя ребенком, а совсем не взрослой. Я проклинала себя, до смерти перепуганная тем, что со мной делается. Пыталась успокоиться, но только задыхалась, кашляла и снова начинала все сначала.

Я рыдала и словно в странном дурмане ощущала себя ребенком, которого переложили из теплой постели в холодную; а перед этим раздавался стук в окно; иногда будто царапали ногтем, иногда ударяли костяшками пальцев, но всегда это означало одно. И всегда совпадало с боем часов. И я стояла, прислонившись спиной к стене, с другой стороны кровати горел свет, дверь была плотно закрыта, а за ней все стонали и скрипели, и я ждала, что дверь вдруг распахнется и те, кого там мучат, войдут и возьмутся за меня мной. И, Боже мой, именно в эту минуту дверь действительно начинала открываться, а я стояла в одной рубашонке, прижавшись к стене, и следила за ней. И вот дверь открывалась настежь, и там стояла… мама.

Но это вовсе не означало, что все кончилось; самое ужасное только начиналось, потому что она выходила, но это была совсем не мама, а кто-то похожий на нее, только старше; в ночной рубашке, с растрепанными как у ведьмы волосами, шатаясь из стороны в сторону, она смотрела на меня так, словно не узнавала, и несла мне что-то, и это я ни за что не могла взять…

Роумэн догнал меня уже на середине комнаты.

– Сядьте, пожалуйста, миссис Ротлэнд.

– Слышите, бьют часы, – сказала я. – Мое время истекло.

– Да, но не торопитесь, пожалуйста. У нас ещё несколько минут в запасе.

– Мне нужно идти! Простите, Марк ждет.

– Задержитесь на минутку, отдохните. Может быть, умоетесь?

– Мне некогда. Сегодня мы идем в гости. Марк уже ждет.

– Всего пять минут.

– Нет! Мне нужно идти.

Я рванулась в сторону, но он все же проводил меня до двери. В холле я взяла себя в руки, успокоилась, посидела, вытирая платком лицо и скрывая следы слез; и наконец вышла на улицу с вполне нормальным видом. Я впервые плакала по-настоящему с тех пор, как мне исполнилось двенадцать.

Ни к кому в гости мы не собирались, я приехала домой на час раньше Марка и сразу пошла к Фьюри. Тот щипал траву у самого края площадки для гольфа. Нужно будет нарастить тут изгородь, а то однажды он её уже перепрыгнул, и мы его едва поймали. Почти стемнело, но было не холодно; я принесла Фьюри половинку яблока, и он осторожно взял её с ладони. В тот вечер Фьюри был беспокоен, прижимал уши, перебирал ногами и все время фыркал. Уже неделю ой не получал настоящей нагрузки. Временами я подумывала об охоте и понимала, что это может быть увлекательно и даст возможность вдоволь поскакать и попрыгать через препятствия.

Как-то раз на прошлой неделе Марк взял напрокат лошадь и ездил со мной верхом. Полдня нас не было дома, обедали мы в каком-то трактирчике, и на некоторое время, казалось, холодность между нами куда-то исчезла. Не хочу сказать, что я любила Марка, просто чувствовала себя вполне естественно, если немного забыться и вести себя с ним как со случайным приятным попутчиком.

Занимаясь Фьюри, я но переставала думать о маленьком домике, в котором мы жили в Сангерфорде возле Лискерда. Я вдруг вспомнила, как брела к мусорному ящику на заднем дворе со старыми капустными листьями, которые мама велела выбросить. Я так отчетливо ощутила их запах, словно сейчас держала в руках. Вспомнила туалет с потрескавшимся лопнувшим унитазом, так небрежно выложенный плиткой, что можно было сломать ноги. И стол на кухне всегда шатался, потому что пол был настлан неровно. Мама часто называла наш дом хибарой.

Устав чистить и холить Фьюри, я вернулась в дом, и тут зазвонил телефон. Звонил Терри.

14

На следующей неделе состоялся ужин у Ньютон-Смитов. Марк пришел домой рано, и мы с ним, как обычно, вместе выпили – это были самые приятные моменты нашей супружеской жизни. Но я видела, что он чем-то озабочен, может быть потому, что ему не хотелось идти. Он всегда был против этой затеи, считал, что раз Холбруки ведут нечестную игру у него за спиной, то никакое застолье не поможет, и только наивность Рекса позволяла ему надеяться добиться чего-то во время ужина с дамами.

Спустя некоторое время Марк сказал:

– Сегодня мне звонил Роумэн. Говорит, ты не появлялась у него с прошлого вторника.

– Да…

– В чем причина?

– Не думаю, что мне это хоть как-то помогло.

– Роумэн беспокоился о тебе. Он спрашивал, все ли у тебя в порядке.

– А в чем дело?

– Он сказал, ты была очень расстроена, уходя от него в последний раз.

– Расстроена? Просто мне надоели его допросы.

Он в третий раз наполнил рюмку и передал мне.

– Надеюсь, ты не собираешься прекратить?

– Думаю, придется.

Глядя на него, я вдруг поняла, как много для него это значит, как он на это рассчитывал.

– Мне ужасно жаль, Марк, прости. Я старалась.

– Роумэн уверен, что у тебя глубокий психоневроз, от которого можно избавиться только длительным и кропотливым лечением. Он многое мог бы для тебя сделать, если бы ты вернулась.

– Я там чувствую себя такой несчастной, Марк… Ты же не хочешь, чтобы я была несчастной, правда?

– Роумэн считает, надежда есть. Он просил меня уговорить тебя вернуться. Но ты должна сделать это добровольно.

– Ну!

– Думаю, мне не стоит давить на тебя, подкупать или шантажировать. Я могу только просить – и он тоже тебя просит – не бросать все сейчас.

Я не знала, что возразить, и ничего не ответила.

– Для меня это ужасное разочарование, Марни, – сказал он. – Все равно, что в надежде найти выход внезапно наткнуться на глухую стену. Если ты к нему не вернешься, мне надеяться не на что.

Вот в таком настроении мы поехали в гости. По дороге мы больше не разговаривали. Иногда я косилась на него лицо и думала: черт упрямый, теперь и тебе придется сдаться.

Ньютон-Смиты жили в большом доме за городом, и когда мы вошли, то с удивлением обнаружили, что на ужин приглашено двенадцать человек гостей. Я подумала, что довольно странная идея свести нас здесь с Холбруками, чтобы поговорить о делах фирмы, и в то же время пригласить посторонних. Но, может, так и было задумано; именно это обычно называют светским приемом. Хозяева действовали из лучших побуждений, но не слишком разумно. Терри приехал следом за нами, несколько суетливый и напряженный, словно ожидал совсем не того, что увидел. Были ещё Макдональды и какие-то мистер и миссис Малькольм Лестер, я не могла вспомнить, где слышала это имя прежде. Но все сразу забылось, когда сквозь открытую дверь гостиной я увидела вдруг ещё одну прибывшую пару, и уж мужа я действительно знала.

Это был Артур Строт, партнер фирмы «Кромби и Строт», имеющей филиал в Бирмингеме. А в этом филиале когда-то работала некая мисс Мэрион Холланд, однажды бесследно исчезнувшая.

Опасность смотрела мне прямо в лицо, словно дуло пистолета. Поначалу меня это нисколько не обескуражило, мне представилось, что дуло целит не в меня, а в Мэрион Холланд. А мы с ней разные люди. Но вот если обнаружится, что мы с ней – одно лицо…