Ночные окна. Похищение из сарая

— Браво! — опять подала голос актриса.

— Но я пойду по другому пути, более качественному, — продолжил Каллистрат, все же выбираясь из рядов и поднимаясь на сцену. (В это время дверь в кинозал отворилась и вошел кто-то еще, но кто, я не разглядел.) — Итак, выслушайте мою версию этой «Загадки Скотта Фицджеральда». Она будет в стиле Чаплина. Девушка… слепа от рождения. Поэтому она не видит мужчину в кресле, это ее жених. Он пьет от горя. Кроме того, она никакая не стенографистка, а… воровка. Хочет собрать деньги на операцию. По удалению катаракты или каких-то там бельм на глазных яблоках А жених все отбирает и пропивает, да еще и поколачивает ее. От этого сам страдает, горько рыдает, но продолжает глушить виски. Потому что — любовь. А девушка обворовывает сердобольных прохожих, которые ее переводят через улицу.

— Ха! — раздался смешок первого «сочинителя» — Тарасевича. — Думаете, это так просто: вытащить из кармана кошелек, когда ты сам слеп? Тут не всякий зрячий справится! Вот у нас в ФИАНе был один мой коллега, карточный шулер, так он годами тренировался, чтобы снять у тебя незаметно с пальца, ради смеха, обручальное кольцо. Так что не смешите меня!

— И вообще, — поддержал его Леонид Маркович Гох, — это не Чаплин, а какая-то мексиканская дребедень получается.

— Не спешите с выводами, — ничуть не обиделся Каллистрат. — Я еще не закончил. В пользу моей версии говорит то, что девушка вытряхивает из сумочки две монеты — это весь ее заработок за «хождение через улицу». Ключи она тоже у кого-то стащила — так, на всякий случай.

— И спичечный коробок, — добавил Гамаюнов, сам же и засмеялся.

— Спички — свои. — Рассказчика было не просто сбить с курса. — А перчатками она по привычке растапливает камин. Так гораздо удобнее, чем щепками. Они лайковые, быстро горят. Видите ли, в наследство от отца-банкрота, тоже хронического алкоголика, ей досталась убыточная фабрика по производству перчаток. Фабрика давно сгорела, остался склад с товаром. Спроса на него нет. Этими перчатками забит весь дом. Их хоть задницей ешь, извините. Вот и меняет каждый день, после воровства. Но в этот раз она стащила ключи от квартиры у доктора-офтальмолога. Он не стал вызывать полицию, шел следом, поскольку проникся к ней сочувствием. Запомнил адрес, узнал телефон. И позвонил: не вы ли та девушка в черных перчатках? Ее ответ вы слышали сами. Она попросту испугалась. Что дальше? — спросите вы.

— Спросим! — потребовало сразу несколько голосов.

— Дальше — как в сказке. Офтальмолог сделает ей бесплатную операцию, она прозреет, полюбит его, он — ее, они поженятся, а вечно пьяный жених тоже излечится, восстановит перчаточную фабрику и распродаст свой товар в России, северным народам Чукотки. Вот теперь у меня — все. Благодарю за внимание.

— Это не Фицджеральд, — грустно произнес Гох.

— Все равно — браво! — сказала Лариса Сергеевна.

— По крайней мере, смешно, — промолвила Ахмеджакова.

— Чушь! — выразился Гамаюнов.

— Но оч-чень романтично, — добавила путана.

Сатоси деликатно промолчал, а Тарасевич лишь громко фыркнул, как морж. С задних рядов поднялся Левонидзе (это он последним вошел в зал).

— Александр Анатольевич! На пару слов, — прокричал Георгий, помахав рукой.

— Сделаем перерыв, — предложил я, спускаясь со сцены.

Мне уже давно хотелось вызвать моего помощника на откровенный разговор и задать один очень важный вопрос, который мог многое разрешить и поставить точки над «i». Но сейчас было еще не время и не место. Да и Левонидзе сам завел речь об иных, более насущных делах.

— Во-первых, к нам пожаловали гости, — заговорил он, когда мы остановились в коридоре. — Это Николай Яковлевич и Маркушкин. Приехали они не одни, а с цыганами. На трех джипах с фургоном. Неужели не слышишь?

Действительно, откуда-то издалека, сквозь кирпичные стены и толстые двойные стекла в окнах доносились зажигательная музыка и песни ромал.

— Пляшут, — сказал Левонидзе. — Охранник их, конечно, не пустил. Так они устроились табором за воротами клиники. Жгут костры, жарят мясо. Шампанское рекой льется. Прогнать их нельзя — лес общий. Я было сунулся с увещеваниями, так они меня без «Величальной» не отпустили. Пришлось выпить стакан водки, уважить. К ним уже и Топорковы присоединились. Теперь братья-полковники пьют и поют хором, на пару с мужьями Нины. В России ведь как? Где страдание — там и веселье. Буйство чувств, одним словом.

— Надо их как-то прогнать отсюда, — промолвил я. — Не то все пациенты в этот табор перебегут.

Будто подтверждая мои слова, с лестницы спустился Олжас. На плече у него висел верблюжий бурдюк. Фляжки ему уже было мало.

— Схожу, что ли, к цыганам, — сообщил он. — Люблю веселье.

— Хоть бы он оказался Нурсултаном, — тихо произнес Левонидзе, глядя ему вслед. — Да всех бы там и сожрал… Между прочим, мужья требуют выдачи Нины. Отдал бы ты ее им, что — как собака на сене? И Анастасию взаперти держишь, и эту…

— Она спит. — Меня несколько покоробили его слова. — Вот когда проснется — пусть забирают. Еще неизвестно: захочет ли сама? Ну ладно. А что у тебя «во-вторых»?

— Нигде не могу найти Зубавина, упустил его из виду. Как бы он нас не перехитрил. Да не похитил твою Анастасию, выполняя задание босса. Что у них действительно на уме, мы же не знаем! У меня есть подозрение, что он уже пробрался в клинику. И шурует вовсю.

— Вертолет на месте? — тревожно спросил я.

— На приколе, — кивнул Георгий. — Да он и не полетит, особенно не волнуйся. Я там одну детальку из щитка управления вывернул.

Все-таки Левонидзе молодец, надо отдать ему должное. Однако теперь мне очень захотелось проверить: «на месте» ли и Анастасия? Вместе с Левонидзе мы пошли по коридору, опоясывавшему первый этаж, к ее апартаментам. А там… меня ждал очередной удар: дверь в комнату оказалась не заперта! «За что мне такое наказание?» — едва не вырвалось из моих уст.

— Приехали! — вслух сказал я, заглядывая в комнату. Она, естественно, оказалась пуста.

— Далеко уйти не могли, — произнес Левонидзе, осматривая замок. — Профессионалу открыть — раз плюнуть. Работал «универсальным ключом-отмычкой», применяемым в спецназе ГРУ. Что ж, пошли искать твою ненаглядную.

— Где? — вяло спросил я, чувствуя начинающийся упадок сил.

— Ну не у цыган же? Хотя можно заглянуть и в табор. Но лучше начать с нижнего этажа.

Я послушно двинулся вслед за моим помощником и компаньоном. Мы спустились по лестнице. Левонидзе вдруг нагнулся и поднял с пола фиалку — тот самый редкий памирский экземпляр, который я вчера подарил Анастасии. Он стал принюхиваться к цветку, как доберман на охоте.

— Она где-то здесь, — произнес я, отбирая у него фиалку. — Фу! Ищем дальше.

В бассейне никого не было, в спортзале — тоже. Оставались бильярдная и солярий. Да еще всякие подвалы и котельная. Но сомневаюсь, чтобы Зубавин увлек Анастасию в эти подземелья. А вот из бильярдной как раз доносились чьи-то голоса. Мы тихо заглянули, приоткрыв дверь. За зеленым прямоугольным столом с лузами стояли трое: Бижуцкий, Волков-Сухоруков и Антон Андронович — с киями наперевес. Борис Брунович громким шепотом вещал:

— …За моей спиной маячила какая-то нежить — в зеленом балахоне и со свиным рылом! И «оно» твердило мне в ухо: «Лезь через подоконник. Ты тоже приглашен на вечеринку к Хозяину! Живее!» Я, друзья мои, оторопело спросил: «А кто Хозяин-то? Гуревич?» — «Там узнаешь!» — ответила эта нежить. И добавила: «Бафомет!» Словно это был пароль или пропуск в окно. А там уже мелькали взвизгивающие от предвкушения тени…

— Так-так-так! — быстро проговорил Волков-Сухоруков, внимательно слушая Бижуцкого.

— «Полярные зеленые·»… — тоже шепотом произнес Стоячий. — Они все — нежить! Хуже мухоморов. Живут без души и плоти, но в виде человека, своего обличья у них нет, ходят в личинах, не живут и не умирают, по сути, бессловесны, но могут быть и многословны, и болтливы, а произнося слова, выразить ничего не могут — лишь бред, бормотание, набор звуков.