БЕЛАЯ СМЕРТЬ

Человеку свойственно расслабляться после напряжения. Действие порождает реакцию, следствие энтузиазма - усталость, напряжение вызывает слабость, а героизм есть следствие плохой памяти... Из таких сентиментальных афоризмов и натянутых противопоставлений я пытался сплести философскую рамку для нового неприятного факта.

Это случилось в середине дня, когда мы спустились с гор и выехали на открытую каменистую равнину. Водитель джипа, увидев свой шанс, свернул с дороги. Держась вне пределов досягаемости наших винтовок, он вел джип параллельным курсом, потом обогнал нас и выехал на дорогу впереди. Несколько минут мы еще видели его, потом остались только пыль и выхлоп, а потом не стало видно вообще ничего.

Это было невыносимо. Мы обогнали этих арабов несколько сотен миль назад, выбрались из их засады и сражались с ними во время песчаной бури. А что в результате? В полусотне миль от Йезда они обгоняют нас с такой легкостью, как будто мы едем на осле. Несмотря на все наши усилия, мы их потеряли. В такие моменты на ум приходит только мрачная философия.

Дэйн воспринял это удручающее событие со своим обычным индифферентным видом. Когда я спросил его, он ответил, что предвидел подобное и был бы очень удивлен, если бы джип не ушел. Когда я сказал, что арабы могут вообще ускользнуть от нас, он заявил, что в мире есть множество других преступников. Может, это была шутка, но я уверен, что позиция Дэйна была к ней близка.

У Хансена не было ни перспектив Дэйна, ни моего чувства юмора. Он был очень зол и каждые пять минут проклинал арабов на четырех языках. Затем, вернувшись от прошлого к настоящему, он обвинил Дэйна в том, что тот втянул его в рискованную и безнадежную авантюру. Он говорил весьма страстно, и через пару минут я понял, что он думает скорее о повреждениях, которые получил его грузовик, чем о себе самом. Когда до меня это дошло, я испугался, что меня разберет откровенный и грубый хохот.

- А вы! - обрушился на меня Хансен. - Бесполезный вымогатель, трусливый ублюдок, дебил с куриными мозгами! И вы себя называете проводником? Ну да, вы знаете эту пустыню примерно так же, как собственную задницу, и вообще никогда ни одной пустыни в глаза не видели!

Моя рука потянулась к ножу, и Дэйну пришлось меня останавливать. Я утешился тем, что поведал Хансену неприятную правду о его услужливой мамочке, неизвестном отце, шелудивой сестрице и братце-своднике. Я выдал ему дюжину бородатых шуточек насчет его национальности, рода занятий, ума и мужественности. По слабой улыбке Дэйна я понял, что сравнял счет, но Хансен, охваченный упрямым бешенством, даже не прислушивался. Он все еще хихикал над своей жалкой шуточкой насчет меня в качестве проводника.

Дэйн нас помирил, указав, что я вообще-то переводчик и никогда не претендовал на роль проводника. Хансен извинился, но хихикать не перестал. Я тоже извинился, заявив, что был не прав, когда судил о целой семье по одному ее представителю. Эта тонкость, разумеется, прошла мимо Хансена совершенно незамеченной. Дальше мы ехали молча, стараясь сдерживаться.

К тому времени, как мы добрались до окрестностей Йезда, усталость и упадок сил вызвали у меня полную апатию. Меня больше не волновали арабы с их героином, и даже мысль о вознаграждении меня не радовала. Хансен, кажется, испытывал те же чувства, и мы ощутили что-то вроде товарищества. Дэйн, как можно было ожидать, держался с раздражающим стоицизмом. Но как только мы въехали в Йезд, он тут же поручил мне найти чистый туалет.

Мысль о мрачном, стойком, каменнолицем мистере Дэйне с докучающим ему полным мочевым пузырем заставила меня хихикнуть. Дэйн не видел в этом ничего смешного и сказал, что у меня примитивное чувство юмора, примерно такое же, как у бушменов или человекообразных обезьян. Некоторое время он злился, но после того, как я нашел ему туалет, чувство юмора к нему отчасти вернулось.