Игра без козырей

Она не ломалась, она и вправду сожалела. Голос спокойный, простая констатация факта.

– Да.

– Странно, но сегодня я почти забыла об этом, что бывает так редко, когда я с кем-нибудь.

– Я польщен.

Мисс Занна Мартин допила кофе, отставила чашку и задумчиво поглядела на меня.

– Почему вы все время держите руку в кармане?

Я должен был ей показать. Я положил руку ладонью вверх на стол. Как я хотел бы не делать этого!

– Ой! – удивленно произнесла она и снова посмотрела на меня. – Значит, вы знаете... Вот почему я чувствую себя с вами так... легко. Вы действительно понимаете меня.

– До некоторой степени, – покачал я головой. – У меня есть карман, у вас – ничего. Я могу ее спрятать. – Я перевернул руку ладонью вниз, верхняя сторона не так пугала, а потом убрал ее на колени.

– Но вы не можете делать самые простые вещи! – воскликнула она с жалостью в голосе. – К примеру, завязать шнурки на ботинках. Вы даже не можете съесть в ресторане бифштекс, не попросив кого-нибудь порезать его...

– Заткнитесь, – резко перебил я ее. – Заткнитесь, мисс Мартин. Не надо говорить со мной так – вы ведь ненавидите, когда так говорят с вами.

– Простите... – прошептала она с несчастным видом, кусая нижнюю губу. – Да, так легко обидеть жалостью...

– И неловко принимать ее, – усмехнулся я. – А ботинки у меня без шнурков. Ботинки со шнурками, если уж на то пошло, сейчас не в моде.

– Даже зная, каково это, я все равно причинила вам боль... – Она страшно расстроилась.

– Перестаньте мучить себя. Это было сказано искренне, любя, с сочувствием. От сочувствия.

– А вы считаете, – нерешительно спросила мисс Мартин, – что жалость и сочувствие – одно и то же?

– Очень часто. Но сочувствие сдержанно, а жалость бестактна. Ой... Простите. – Я засмеялся. – Да... Из сочувствия вы пожалели, что я не смогу есть без посторонней помощи, и допустили бестактность, сказав об этом. Отличный пример.

– Но ведь, наверное, нетрудно простить людям бестактность, – задумчиво проговорила она.

– Пожалуй, вы правы, – удивленно согласился я. – Нетрудно.

– Всего лишь бестактность... Ведь она не может сильно обидеть?

– Конечно.

– И любопытство... его простить еще легче. Любопытство – это всего лишь плохое воспитание, вы не согласны? Я хочу сказать, что плохое воспитание и бестактность не так уж трудно выдержать. Ведь фактически я могу пожалеть человека за то, что он не умеет себя вести. Ох, почему я не додумалась до этого много лет назад? Сейчас мне это так ясно. И это так разумно.

– Мисс Мартин, – я благодарно посмотрел на нее, – давайте выпьем еще бренди. Вы мой спаситель.

– Что вы имеете в виду?

– Вы сказали, что жалость – это просто плохое воспитание, поэтому не надо на нее обращать внимание.

– Это вы сказали, – возразила она.

– Хотя я и не говорил, но мне нравится эта мысль.

– Хорошо, – весело согласилась она. – Выпьем за новую эру. Смело лицом к миру. Я переставлю стол так, как он стоял раньше, когда я пришла в офис, лицом к дверям. Пусть каждый входящий видит меня. Я буду... – ее отвага чуть-чуть померкла, – я буду считать, что посетители просто плохо воспитаны, если их жалость выразится слишком откровенно. Решено.

Мы выпили бренди. Я сидел и размышлял, сохранится ли ее решимость до завтра. Вряд ли. Слишком долго она пряталась от мира. Занна Мартин, казалось, думала о том же.

– Не знаю, решусь ли я это сделать сама. Но если вы пообещаете мне кое-что, я смогу.

– Хорошо, – настороженно согласился я. – Что именно?

– Не прячьте завтра руку в карман. Пусть все видят ее.

Немыслимая просьба – ведь завтра я собирался на скачки. И только в этот момент, потрясенно глядя на нее, я по-настоящему понял, что она вынесла и чего ей будет стоить переставить стол. Она прочла отказ на моем лице, и для нее будто потух свет. Пропало веселое возбуждение, вернулся подавленный, беззащитный взгляд. Освобождение не состоялось...

– Мисс Мартин... – Я сглотнул.

– Это не имеет значения, – устало вздохнула она. – Не имеет значения. И к тому же завтра суббота. Я приду в офис часа на два, чтобы посмотреть почту, нет ли чего неотложного. Завтра нет смысла переставлять стол.

– А в понедельник?

– Может быть. – Но она явно не собиралась ничего менять.

– Если вы завтра повернете стол и сохраните его в таком положении всю следующую неделю, я сделаю то, о чем вы просите. – Я вздрогнул при одной только мысли об этом.

– Вы не сможете, – печально проговорила она. – Вижу, что не сможете.

– Если вы сможете, я должен.

– Мне не следовало просить вас... Ведь вы работаете в магазине.

– Ох! – Я совсем забыл про магазин. – Это не имеет значения.

Эхо ее прежнего возбуждения промелькнуло в глазах.

– Вы вправду так думаете?

Я кивнул, ведь я хотел что-то сделать для нее, хоть как-то помочь. Боже мой, хоть как-то...

– Обещаете? – Она недоверчиво смотрела на меня.

– Да. А вы?

– Я тоже. – Прежняя решимость вернулась к ней. – Но я смогу это сделать, только если буду знать, что вы в той же лодке... Не могу же я подвести вас, понимаете?

Я заплатил по счету и, хотя она уверяла, что в этом нет необходимости, проводил ее домой. Мы доехали на метро до Финчли. В вагоне она сразу прошла к последнему сиденью в уголке и повернулась здоровой стороной лица к пассажирам. Потом рассмеялась и попросила у меня прощения за то, что не в силах быстро отказаться от старой привычки.

– Ничего, – сказал я, – новая эра начнется завтра. И, как настоящий трус, спрятал руку за спину.

Она жила в большом, выглядевшем очень благопристойно доме, недалеко от станции – чтобы недолго идти навстречу людям, догадался я. В воротах она остановилась.

– Может быть, хотите зайти? Еще не очень поздно. Но, вероятно, вы устали.

Она не настаивала, но, когда я принял приглашение, казалась очень довольной.

– Тогда, пожалуйста, сюда.

Через крохотный садик мы подошли к дверям, окрашенным в черный цвет, с ужасными панелями цветного стекла. Мисс Мартин бесконечно долго рылась в сумке в поисках ключа, а я лениво думал, что мог бы открыть его шпилькой быстрее, чем она ключом. В теплом холле приятно пахло освежителем воздуха, и в дальнем его конце я увидел на двери табличку: «Мартин».