Современный чехословацкий детектив

Девушка горестно вырвала свой чемоданчик из рук молодого человека и запела немного дрожащим, но чистым голосом:

Из-под сиденья рядом со мной послышался такой же дрожащий голос:

— Где сидит папа?

Девица на сцене семенящими шажками подошла к рампе. Юноша, которого она покинула, прижался лицом к крышке чемодана.

Но ведь это, дошло до меня, это… невозможно! Я оглянулся на Добеша, и Геда мне кивнула. «День как любой другой!» Мой последний текст для Зузаны! Я поднялся с места.

— Где Гертнер?

За кулисами я наткнулся на Анди.

— Вот, — показал Анди, — вот он идет.

40

— Ты рехнулся, Честмир. — На лице Гертнера проступил испуг.

Мы были в костюмерной. Масса металлических полок и крюков, а на них, подобно повешенным, полиэтиленовые мешки с нарядами.

— Эту песню знали только четверо. Зузана, Бонди, я и… убийца! Ты, Томаш! Ты мог найти ее только в квартире у Зузаны. В тот субботний вечер.

— Она сама дала мне ее, — выдохнул Томаш.

— Значит, ты был там?

Он поздно сообразил, что проговорился. И начал медленно пятиться от меня.

— Я не хотел убивать ее, Честмир!

— Не хотел? — сказал я. — Так это ты угрожал ей! Ты всерьез считал, несчастный, что она поможет пристроить твой мюзикл в Карлин?! Творец вынашивает в себе один великий замысел, каждый писатель способен создать только одну стоящую книгу… — насмехался я, — а ты-то так в себя верил!

— Не говори так, Честмир, не смей! — прошептал Томаш, глядя на меня лихорадочно блестевшими глазами. — Мы же были одна команда! Разве ты этого не помнишь?

— Да вот только, когда ты извел ее своими угрозами, она, наверное, взяла и сказала тебе правду, — продолжал я, — сказала, что нам уже давно не восемнадцать. Поэтому она и должна была умереть, так?

— Сама виновата, — тихо отозвался Гертнер, — не надо было мне ничего обещать.

— Да если она тебе когда-нибудь что и пообещала, так ведь только из жалости, ты что, и в самом деле не понял?

— Нет, — сказал Том, — это… это неправда. Я создал нашу группу в Врбове… Я! А этот мюзикл?! У меня всегда было отличное чутье, нюх, понял, ты, идиот? Только я мог сделать из нее настоящего Золотого Соловья, если бы… — Том перешел на яростный шепот, — если бы она только кивнула. Ни из кого из вас ничего бы не вышло, не будь меня! Но вы не относились ко мне всерьез… вы все! — с трудом выдавливал из себя Гертнер. — То, что мог сделать для Зузаны я, никогда не смог бы ни ты, ни Добеш. Только я мог сделать из нее Золотого Соловья!

— Брось. — Я все ближе подходил к Гертнеру, который больше не двигался с места. — Брось, ты, богом обиженный! Меня тошнит от тебя…

— Жаль, Честмир, — Томаш опирался о широкий стол, заваленный тряпьем, — я тебя в общем-то… можно сказать… любил.

В его руке блеснули ножницы. Длинные портновские ножницы, которые он ощупью отыскал на столе.

— Не сходи с ума, — сказал я, — здесь полно милиции. Это бессмысленно, Томаш!

— Я не верю тебе, ты просто боишься, — шептал Гертнер, — вы все меня всегда боялись. Боялись, что я как-нибудь отплачу вам, что я вам покажу! Мне все равно пришлось бы убить тебя, слышишь, Честмир?

— Но на этот раз тебе уже не выкрутиться. — Я отступил к стене.

— Как бы не так, эти ножницы найдут в машине Добеша.

— Голова у тебя работает. — Я почувствовал, как у меня пересыхает в горле. — С алиби ты тоже ловко придумал. Этот телефонный разговор с Зузаной. Уточнение времени убийства. Но я-то знаю, как все было. Ты убил Зузану и поехал в «Ротонду». И попросил Бубеничека найти такси. Побыстрее. А потом, когда Бубеничек спускался по лестнице, ты сжимал в руке телефонную трубку. И делал вид, что говоришь с Зузаной, которая уже была мертва. Бубеничек попался на удочку. Отличное алиби. Переносит время убийства на половину девятого. Но милиция-то наверняка уже обо всем знает.

— Правильно, — улыбался Томаш Гертнер, — так все и было. Но только ничего она не знает, а эти ножницы найдут в машине Добеша!

В ту же минуту дверь костюмерной распахнулась. Я стоял у стены. Гертнер оглянулся на дверь, и я ударил его.

41

— Бичовский, — спросонья я на ощупь отыскал трубку, — с кем говорю? А-а, — я зевнул, — я было подумал, товарищ капитан, что все уже кончилось.

— В общем да, — ответил Грешный, — а как вы спали, мой храбрый юноша?

— Не выспался, — ответил я, — но вы ведь хотите зайти ко мне, правда?

— Настоящий детектив, — порадовался за меня капитан, — значит, через пять минут.

Я повесил трубку и отправился в ванную. Шишка на виске за ночь приобрела фиолетовый оттенок. Я почистил зубы, а не слишком эстетичную шишку залепил пластырем. Под глазами у меня были круги.

— Здравствуйте.

Капитан крепко пожал мне руку. И у него под глазами тоже были круги.

— Как дела? — указал он на мой пластырь.

— Ничего, все могло кончиться намного хуже.

— Надо было меня слушаться, — сказал капитан.

— Верно, — покаянно отозвался я, — но что делать, если я такой дурак.

— Но вы его здорово отделали, — усмехнулся Грешный, — он выглядит куда хуже. Кстати, уже подписал протокол.

— Все равно, — я покрутил головой, — верится с трудом. И надо же мне было вести себя так по-идиотски! Ведь если бы не песня… А вы, вы-то знали?

— Окончательно я уверился во всем позавчера, когда был у вас, — кивнул капитан. — Когда узнал, что он попытался бросить подозрение на Добеша, да еще через вас. Поймите, я не мог рассказать вам всего. Мы проверяли, разумеется, в котором часу он в ту субботу появился в «Ротонде». Хотите кофе?

— Еще как, — ответил я.

— Сидите-сидите, — сказал капитан, — я тут уже немного ориентируюсь.

— Кстати, — вспомнил вдруг я, — как раз позавчера я отпирал дверь, а тут названивал телефон, и потом пришли вы. Это вы звонили?

Капитан покачал головой. Он стоял в дверях кухни с дымящимся кофе в руках.

— Скорее, он. Вы же уехали от него, пообещав, что немедленно все сообщите мне. Вот и хотел проверить.

— Какой сегодня день?

— Воскресенье.

— Гм, свадьба. — Я осторожно дотронулся до лба. — Меня все равно не пригласили.

— Меня тоже, — засмеялся капитан, — хотя и Добеш, и ваша бывшая жена должны мне быть благодарны.

— А мне нет?

— Ну конечно! — Капитан чокнулся со мной чашечкой кофе. — Конечно, вам тоже!

— Гора с горой не сходится, а человек с человеком встретится обязательно, — мудро изрек я.

— За ваше здоровье, — сказал капитан и отпил кофе.

Я вздрогнул, услышав телефонный звонок.

— Бичовский.

— Ты сказал, что лучше мне самой звонить, — раздалось на другом конце провода, и я как можно дальше отодвинул трубку от ушей капитана. Это была Яна.

— Ну ладно. — Грешный, улыбаясь, поднялся. — Я пойду. Надеюсь, эта ваша девушка не доставит нам столько хлопот.

Я нервно хмыкнул, прижимая трубку к плечу.

— Будем надеяться.

Петер Андрушка

Избранное общество

© Peter Andruška, 1985

Перевод со словацкого О. Малевича

Редактор Л. Ермилова

1. Юлия вышла замуж прежде, чем его повысили по службе

Юлия нравилась ему с той поры, как он начал замечать девушек, но, увы, — так уж часто бывает — никакого интереса к нему не проявляла. Ее привлекали парни с гонором, спесивые, как их отцы. Якуб Калас не был сыном крестьянина, его отец работал в городе, на фабрике, и Якубу даже казалось странным, почему, собственно, они живут в деревне. Но потом он понял, что отец и мать ни на что не променяли бы свой крошечный, тщательно ухоженный дворик с гусями и курами, свой огород с плодородной землей, ну и, конечно же, свой просторный дом у самой дороги. Якуб, пока был маленьким, играл с мальчишками из крестьянских дворов — тех, кто не крестьянствовал, можно было пересчитать по пальцам, в селе жили всего четыре настоящих пролетарских семьи, несколько ремесленников, да на верхнем и нижнем концах подстерегали клиентов два корчмаря и еще двое — в центре. Большинство населения составляли крепкие, зажиточные крестьяне, гордые и заносчивые, были и селяне победней, поскромней, но и те ходили по деревне, задрав нос. Эту привычку они сохранили и во времена, когда лошадей вытеснили первые тракторы, а никому не нужные теперь хлысты только для виду торчали за голенищами. Якуб играл с крестьянскими детишками, за кусок сыра или краюху хлеба с солью помогал разбрасывать на полях навоз, поить лошадей из деревянного желоба, который стоял во дворе самой большой корчмы возле колодца с журавлем; он научился выдаивать молоко из коровьих сосков прямо в рот и удирать со всех ног, чтобы не поймала и не надавала затрещин обозленная хозяйка. Потом игры кончились. Мальчишки подросли, у них появились свои заботы, а Якуб Калас стал ходить с отцом в город. Юлия ему нравилась, однако он ей не навязывался. Раз-другой сделал попытку сойтись покороче, скрасить доверительными нотками случайные встречи, завести взамен обычного зубоскальства, пустой болтовни, неуверенного юношеского вздора серьезную беседу, которая могла бы заинтересовать девушку. Но Юлия только морщила нос, надувала губки и ухмылялась. Словом, не принимала его всерьез. И Якуб отступил. Не то чтобы сдался, всего лишь отступил. Пожалуй, даже и не отступил, ведь ни о каких отношениях между ними еще не было и речи, просто перестал ее замечать. Тот клочок памяти, тот беспокойный уголок, который вновь и вновь напоминал о себе, бередя душу, так что печаль выливалась, словно вино из откупоренного сосуда, время быстро заносило новыми переживаниями, сглаживало, выравнивало.