Нефритовый Глаз

– Наверное, ты прав, – тихо произнесла Мэй. – Только мне не хочется думать о выживании, не теперь, во всяком случае. Я знаю, что сама себе противоречу, но в последнее время меня одолели мысли о смерти и «навсегда». И чем больше думаю об этом, тем сильнее чувствую, что не смогу жить без мамы. Как это ни грустно, но она для меня единственный источник тепла и любви на всем белом свете. Мне слишком холодно в этом мире. Без мамы я просто замерзну.

Воцарилось молчание. Нагретый солнцем воздух над стадионом колыхался под беззвучную музыку, вздымаясь и опускаясь волнами в полной гармонии с торжественной мелодией.

Мэй открыла Япину самое сокровенное, о чем не заговорила бы ни с кем другим, сама не понимая, что толкнуло ее на это.

– Прости, я чересчур разболталась. Тебе надо торопиться, а то опоздаешь на самолет, – добавила она, возвращаясь к действительности.

– Нет, это ты меня прости! Жаль, что не могу остаться и еще о многом поговорить с тобой. За прошедшие годы у меня накопилось столько всего, о чем я хотел бы тебе сказать, ты даже не представляешь! Кажется, целой жизни на хватит, чтобы выговориться… Мне очень жаль, что с твоей мамой случилась беда.

Они встали со скамьи и побрели к машине. Солнце теплыми лучами ласкало им спины. Грустное молчание длилось и длилось, пока все время не вышло.

– Возможно, я приеду в Пекин на постоянную работу, – сказал Япин. – Моя фирма планирует открыть здесь свой офис.

Он вынул из багажника чемоданы.

– Я доеду до аэропорта на такси, а господин Люй с машиной останется в твоем распоряжении. Его рабочий день полностью оплачен.

Водитель, сидящий за рулем в безупречно белых перчатках, вежливо кивнул.

– До свидания, Мэй! – Япин протянул ей руку.

– До свидания. – Мэй подала свою.

Они стояли, держась за руки, в ослепительном солнечном сиянии и вспоминали обещание, данное друг другу давным-давно, но однажды нарушенное и забытое.

Глава 28

Круглолицый улыбающийся привратник в доме Лу, похоже, обладал незаурядной памятью. Едва Мэй вошла в вестибюль, он приветливо окликнул ее по имени:

– Госпожа Ван, давно не виделись! Пожалуй, полгода, не меньше? – Привратник закивал, вращая между пальцев карандаш. На нем была тщательно отутюженная голубая униформа. Он знал, что Лин Бай лежит в госпитале после инсульта, и высказал свои соболезнования. – Вот несчастье-то! Досталось им на своем веку – старшему поколению то есть. Сначала «большой скачок» – есть нечего. Потом «культурная революция» – каждый день с кем-то борются и кого-то бьют. И вот наконец жизнь налаживается, дети взрослые, хорошо зарабатывают, а старикам опять беда. Несчастье, да и только! Такие, как ваша мать, всю жизнь страдали, потому и здоровье теперь никудышное!

Он вздохнул, крутя карандаш.

– Вашей сестры нет дома, но она велела передать, чтобы вы поднимались в квартиру! – Привратник чуть поклонился. – Лу такая любящая дочь! Просто сердце разрывается при виде, как она переживает за мать! – сказал он, провожая Мэй к лифту.

Позади них открылась громадная прозрачная дверь, и в вестибюль ввалилась молодая пара – он, лет двадцати, высветленный под блондина; она чуть младше, в громадных темных очках и с кукольно-розовыми волосами. Парень нес на плече громадную сумку для гольфа размером с него самого. На торчащие из нее клюшки были аккуратно надеты желтые и пушистые, как цыплята, рукавицы. Пара розовых рукавичек с помпончиками принадлежала, очевидно, его спутнице.

Привратник заулыбался еще шире и вызвал лифт. Девушка поклонилась в знак приветствия, а парень вежливо поздоровался. Больше никто не произнес ни слова. Лифт на мансардный этаж не заставил себя долго ждать. Мэй поблагодарила привратника и вошла внутрь.

Ей хотелось что-то добавить в ответ на его доброту, но двери закрылись удивительно быстро, и кабинка стремительно взмыла вверх.

Лифт остановился с гулким звонком. Мэй ступила на чистейшую бежевую ворсистую дорожку, устилающую коридор с белыми стенами. На них хрустальными шарами горели выстроившиеся в ряд светильники. Царила полная тишина.

Мэй подошла к двери и нажала на кнопку звонка.

– О, Мэй, вы пришли! – сияя улыбкой, воскликнула открывшая ей экономка.

Мэй вдохнула легкий аромат имбиря и гвоздики. За высокими, от пола до потолка, окнами разливалось солнечное тепло, раскрашивая пробудившиеся к жизни кроны деревьев далеко внизу яркими и сочными оттенками зеленого.

– Ваша тетя спит, – сообщила экономка.

Мэй кивнула и подала ей свою сумочку и жакет.

– Как ваше здоровье, тетушка Чжан? – спросила она вслед деловито удаляющейся с ее вещами экономке. – Вы, кажется, постройнели!

– Неужели? – обернулась тетушка Чжан и с довольным видом разгладила на себе блузку в цветочек. – Вы так думаете?

Тетушке Чжан перевалило за пятьдесят. У нее были длинные руки и ноги с большими ладонями и ступнями. Она работала у Лу уже много лет сначала уборщицей и стряпухой, а после того, как та вышла замуж, стала заведовать домашним хозяйством, горничными и кухаркой.

Тепло и сердечность во взгляде экономки смягчали ее грубоватые черты.

– Я знаю, как вы переживаете за свою мать. – Она взяла с обувной полки пару белых фланелевых шлепанцев. – Но послушайте меня, старуху, – вам надо больше заботиться о себе! Я и Лу говорю то же самое. Нельзя допускать, чтобы беда вас сломила. Иначе вам будет не под силу поддерживать свою маму!

Мэй надела новенькие белоснежные шлепанцы.

Тетушка Чжан кивнула в сторону окна:

– Присядьте-ка вон там! Принесу вам чаю!

Мэй прошлась по гостиной. Вдоль стен выстроились длинные антикварные столы, покрытые красным лаком. На них поблескивали ценные старинные изделия: золотая статуэтка Будды, два древних кубка для вина, два трехцветных фарфоровых коня эпохи династии Тан, китайская свадебная шкатулка, раскрашенная, по выражению Лу, «настоящим золотом». Здесь же стояла стереосистема фирмы «Бэнг-энд-Олафсен», лежали и висели на стенах всевозможные награды, трофеи, сувениры и фотографии в сияющих рамках. На высоких подставках в форме песочных часов красовались два горшка с орхидеями по двадцать цветков каждая. Потолок в комнате был таким высоким, что Мэй, подняв глаза, испытала мимолетное головокружение.

Она села на диван под живописным портретом Лу, исполненным в стиле Уорхола. Было немного странно видеть на стене лицо сестры, а не Мао Цзэдуна или Мэрилин Монро.

Мэй взяла с кофейного столика роскошно изданную книгу о реке Янцзы и перелистала. Ей попалась фотография одинокой джонки с огромным желтым парусом, потерявшейся посреди темного водного пространства. Зрелище потрясало своим бескрайним величием. Далее ей встретились фотографии знаменитых пещер и вырубленных в скалах троп «на небеса», которые на протяжении столетий использовались в военных целях. Из пояснительной надписи Мэй узнала, что, по утверждению местных жителей, они не раз слышали по ночам, как призраки погибших императорских воинов, выполняя свой долг, по-прежнему карабкаются по отвесным склонам.

Скоро все это окажется под водой и исчезнет навеки после завершения строительства дамбы Трех Ущелий. Мэй решила, пока не поздно, съездить туда и увидеть историческое место собственными глазами.

– А вот и чай! – Тетушка Чжан вошла с подносом, на котором стояли чугунный чайник и хрупкие чашки с золотыми ободками.

– А где Лу? – спросила Мэй.

– Поехала в салон красоты, скоро вернется.

Тетушка Чжан наполнила чашку зеленым, как луговая трава, чаем.

– Пейте не спеша, – пожелала она. – Если я больше не нужна, пойду помогу кухарке.

Женщины улыбнулись друг другу, и тетушка Чжан удалилась, размахивая длинными руками.

Мэй взяла чай и подошла к окну. Закатное солнце окрасило пекинские крыши в розовый цвет. Эта часть города всегда была чужда ей своими виллами за высокими каменными оградами, иностранными посольствами и вычурной архитектурой зданий, выстроившихся вдоль бульвара Вечного Спокойствия. Мэй впервые очутилась здесь студенткой выпускного курса университета. Один парень из Японии, учащийся в Пекине по студенческому обмену, взял ее с собой в валютный магазин «Дружба», расположенный в двух кварталах к югу от бульвара Внутренних Ворот Цзяньго и предназначенный для иностранцев.