Контракт

По дороге в гостиницу они болтали непринужденно, посторонний наблюдатель мог бы заключить, что это вежливая беседа двух малознакомых людей, радующихся возможности прогуляться на свежем воздухе после длительного заточения в концертном зале. Они поддерживают разговор, в холле разойдутся по своим номерам, ну, возможно, задержатся в баре с чашечкой кофе, но потом разойдутся.

Дверь комнаты Питера закрылась, и они накинулись друг на друга так жадно, жарко, даже странно, почему в лифте держали тон светской беседы, почему по коридору шли, вышучивая конкурсные интриги. Полное взаимопонимание, обостренное чувство ситуации — или совпадение темпераментов? Судя по всему — второе. Они совпали. Отыскали друг друга шпионским образом, как два агента опознают друг друга по половинкам одной и той же статуэтки, одного и того же ключика.

Чувственные коды Илоны и Питера не требовали привыкания. Они будто знали друг друга всегда, будто искали и не чаяли найти. Так не бывает, но случилось. Им стало страшно. Первое чувство. Уже потом — нега, блаженство, растворение. Подушечками пальцев Питер почти неосязаемо водил по гибко изогнутой навстречу его касаниям шее, потом косточку под нежными локонами нащупал, провел ладонью к темени, Илона податливо склонила и тут же вскинула голову навстречу — веселый «мячик-раскидайчик», послушная игрушка из фольги, невесомый шарик, раньше все такими в детстве играли, он еще резинкой тоненькой опутан. Она повиновалась без сопротивления, без усилий. Илона предвосхищала его движения, вкрадчивая власть ей льстила. «Я ему расскажу потом про ярмарочный „мячик-раскидайчик“, это смешно, забава немудреная, а объяснить… объяснить… да как это вообще можно объяснить — про шуршащий пухлик на резинке вокруг ладони, девчачью радость, или про то, как липкий леденец на толстой деревяшке был самым лучшим и сладким в мире?»

Такими навороченными путями шли они друг к другу, столько всего должно было случиться! — так часто говорят влюбленные, но в данном случае правда. Разные страны, языки, сферы, знакомые, друзья. И вдруг вылупилась встреча. Столько имен переплелось, столько лиц, мест, событий — и содействие Павла, и конкурс, и доселе неведомый А., и Эмиль Барденн, и Митя Вележев.

А странно, они одновременно вспомнили о нем. И странно, оба не почувствовали угрызений совести, нависающей тени предательства, что может стать зловещим призраком. Она вспомнила, что пора Мите звонить, обещала ведь.

Вначале — звонок в пресс-центр: да, Вележев в списке финалистов. Десять человек, Знаменский в их числе. Ей стали перечислять остальные фамилии, но она разъединилась, нажала кнопку «Митя», он тоже не сразу ответил, долгие гудки, она встрепенулась, наконец он ответил: сонный голос внезапно разбуженного человека.

Илона тут же завопила в трубку: «Митя, ты в финале, золотой мой! И Питер Уэйль готов обсуждать с тобой условия контракта, сейчас мы вместе готовим проект твоего теснейшего сотрудничества с лондонской „Piter&Co“. Ты доволен, дорогой? Даже если нет — я тебя поздравляю! И приветствия от господина Уэйля, твое сегодняшнее исполнение убедило его окончательно. Он решился. Мы в тебя верим».

— Илона, любимая, спасибо тебе! Я уснул, придя в гостиницу, даже не сразу понял, кто звонит, о чем ты говоришь. Провалился, будто умер на какое-то время. С трудом в себя прихожу. Вроде снова жив.

— Митя, не умирай. Я с тобой и всегда буду с тобой. Ты самый талантливый! Мы победим, дорогой, но не забудь поужинать. Уверена, обед ты проспал, так?

— Да, Илоночка, ты все знаешь. А я так испугался, мне приснилось, что ты…

— Глупости какие. Я здесь, но смертельно устала. И тоже хочу спать. До завтра.

Питер гладил ее ногу, ладони скользили по бедру, он целовал чуть повыше колена, в том месте, где кожа становится чуть прозрачной, сокровенной. Молчал. Потом спросил:

— Ты считаешь, это правильно?

— Я уверена. Во-первых, Митю нельзя расстраивать. А во-вторых, я не перенесу, если он будет обижен кем бы то ни было, тем более мной. Он женат на музыке, Питер. Так будет всегда. В-третьих, совсем без него я пока не могу. Мне тревожно. Он часть меня. Это совсем иное, поверь мне. Но мне так спокойней. Мне так понятней. Я люблю тебя.

— Спасибо, что не сказала: и всегда буду любить. А я никогда не смогу без тебя, Илона. Смешно звучит, но правда. Любовь, говорят, побеждает препятствия. Если это любовь. — Он поймал себя на странной мысли, никогда ранее он и представить себе не мог, что такое придет в его мудрую голову солидного человека, склонного к авантюрным проектам, но ему, черт побери, нравилось смотреть на нее! Сейчас — когда она так уютна в его постели, носиком доверчивым в плечо уткнулась, он мог расправлять кудряшки с каштановым отливом, а они не расправлялись ни в какую. Пушистые, колкие слегка. Ему нет никакого дела до того, как они разрулят ситуацию в будущем. Он ее не отпустит. Он искал слишком долго, да и не искал, сама нашлась. Так получилось.

Это стало жизненно важным: видеть Илону. И когда она говорила по телефону, он вовсе не вникал в смысл того, о чем воркует волшебный голос. Питер рассматривал, как двигается ее правая щека, соприкасающаяся с мобильником, как пальчик нервно теребит локон — это уже на другой руке пальчик с французским маникюром, тоненький. И вся она тоненькая, но жопка розовая и тугая, как выточенная. И темнота соска, окруженного пупырышками, на миг торчком сердцевинка, потом распластывается. И болотная зелень блядских, всегда удивленных глаз.

Она зовется Илона. Она живая — и это прекрасно, это здорово. Она не играет на рояле и ни черта не смыслит в музыке, это превосходно! Она волшебно прекрасна, пусть делает все, что в хорошенькую голову приходит. Приходит и как-то там расфасовывается, тоже любопытно — как именно. Она женщина во плоти — не на картине мастера, не в стихах. Она здесь, рядом. Пусть движется, пусть плавает, летает, глазами хлопает, пусть даже врет. Прекрасно. Он любит ее такой, какая есть. Другой нет и быть не может. Мораль и нравственность? Она беспредельно нравственна! Плоть ртутью растекается, слипается в матовой мутью отсвечивающий комок, потом вдруг распрямляется, все это Питер защитит, сохранит, не даст погибнуть.

Она живая. Все живое непостижимо.

Семейные хлопоты постороннего. Дэн

Дэн возвратился в Нью-Йорк глубокой ночью, уже через два часа оказался дома, неслышно прокрался в спальню, жену будить не хотелось — и на работе умаялась, и Пол с Маргарет утихомиривались поздно, в детской тишина, спят.

Нина все-таки пробормотала со сна что-то вроде: «Как я по тебе соскучилась!», но он замер не двигаясь. Не надо ей растревоживаться, утро такое раннее, что потом весь день насмарку, встает в 7.30, потом приходит няня, крупная чернокожая молчунья: «Да, нет, спасибо, мэм», — вот и весь разговор, а тут и время в офис ехать. Нина менеджер в крупной компании, занимающейся маркетинговыми исследованиями, должна быть в форме.

А главное — ему не хотелось тревожиться самому. Он уже в самолете из О. понял: что-то с ним случилось важное, непредвиденное. Мог бы всю жизнь прожить — и не узнать Кирилла, не оглохнуть на время от фестивальных восторгов, не увидеть российскую публику, готовую к овациям в любой момент. Прежде чем рассказать кому-то, нужно самому понять, что произошло. Ведь Нина воспримет как ничего не значащий факт. А он для него очень даже значащий, почему-то. Есть другая жизнь, яркая, наполненная. Не только звуками — но событиями, эмоциями.

Ему всегда казалось, что размеренность и расчерченность жизни на годы вперед — чуть ли не главное достижение, он отрицал богемную расхлябанность, сделал выбор однажды — и не сомневался, что единственно верный. Уверенность в завтрашнем дне, стабильность. То, о чем пишут как о пределе мечтаний для middle-class family. [9] Он веско и умно говорил, его уважали на работе, даже понемногу повышали оклад, ежегодно повышали. Немного, но все-таки.