Гадание на кофейной гуще

— А теперь Рита с Андреем, — вырвалось у меня. Я не умею держать язык за зубами, это точно.

— А теперь Рита с Андреем, — повторила моя собеседница с такой непередаваемой тоской, что я поспешно заверила:

— Но они скоро расстанутся.

— С чего ты взяла?

— Я знаю. Хочешь, поспорим? Две недели — крайний срок. На самом деле, меньше, но через две недели я тебе гарантирую.

Галя снова принялась смеяться — или плакать, разобрать было невозможно.

— Перестань! — испугалась я. — Не надо!

— А что, неужели так бросается в глаза? — она с трудом выговаривала слова. — Я-то думала, много лет храню страшную тайну… тринадцать лет… — от ее хохота так и хотелось заткнуть уши.

— Совсем ничего не заметно, что ты! Он даже не подозревает. И он к тебе очень хорошо относится. Очень. Рита — это затмение, эпизод. Он и сейчас-то ее уже видеть не хочет.

— Но на квартире с ней встречается.

Я быстро спросила:

— Когда?

— Именно тогда. Тогда, когда убили Вику. Я шла за ними до самого дома. Могу адрес назвать. Смешно, да?

— И во сколько?

— Сразу после работы. Они приехали туда без четверти шесть. Я постояла полчасика и ушла. Не ночь же стоять, правда? Под дождем.

«Полчасика», — подумала я. Рита вполне успела бы возвратиться в институт к Вике. Нет, это не то алиби.

— Кроме Риты, больше некому, — помолчав и немного успокоившись, вернулась к прежней теме Галя. — Марченко, к примеру, вряд ли стал бы угощать Сережу грибами. Это не в его духе.

Я собралась с силами.

— Все гораздо хуже. А виновата действительно я. Но я даже не подозревала, понимаешь!

Господи! Я проболталась Андрею, который передал все Рите. Я рассказала Юрию Владимировичу, потом милиционеру. Что-то, похоже, знает Дольский. Так неужели не имеет того же права Сережина сестра, человек, любивший его, как никто, человек, который никак не оправится после его смерти, который больше меня мучится мыслями о ней! Она мучится, роется в справочниках, перебирает варианты, но догадаться ни о чем без моего признания не может. И я, махнув рукой на осторожность, в невесть какой раз повторила свою нелепую историю об игре в психоанализ. Галя поставит мне второй синяк и будет совершенно права. Зато ей, наверное, станет легче, а мне… Мне, боюсь, уже ничто не повредит.

Она выслушала молча, сосредоточенно, потом черты лица ее изменились и словно поплыли, она резко повернулась и ушла. Благодаря последнему мой правый глаз остался цел. А также благодаря Середе, любезно проводившему меня до моей парадной.

Первое, что я совершила дома — позвонила по телефону, данному мне Анной Геннадьевной. Меня спросили, кем я рекомендована, и записали на субботу, три часа. Тогда я решила немного порассуждать о результатах сегодняшнего дня, однако мысли разбегались и поймать их не удалось. Я была недовольна своим поведением на допросе. После допроса, впрочем, тоже. Кроме того, меня очень волновало, вправду ли меня хотели спихнуть с эскалатора и если да, то кто. Кто-то из тех, кому не хотелось, чтобы я откровенничала с милицией, ведь так? Значит, Николай Андреевич, или Анна Геннадьевна, или Рита, или Дольский, или Андрей, или… или Юрий Владимирович. Кстати, соврав, он обеспечивал алиби не только мне, но и себе. Если это, конечно, можно считать алиби. Как бы там ни было, все коллеги теперь знают, что я сообщила известную мне информацию следователю, поэтому устранять меня смысла больше нет. Это весьма вдохновляло.

Ночь я спала крепко. Не тот у меня организм, чтобы неделю подряд ворочаться без сна. Я здоровая. В полдень меня разбудил очередной дурацкий звонок. Снова дышали в трубку и не желали разговаривать. Я по мере сил замазала свой замечательный синяк тональным кремом и отправилась к ворожее.

Та жила в самой обычной квартире. Правда, на стенах висели картинки религиозного содержания вперемешку с плакатами, уверяющими, что «потомственная белая колдунья Марья восстановит вашу семью» и «снимет с вас и вашего бизнеса порчу». Я хмыкнула про себя и подумала, что Анна Геннадьевна сваляла дурака, поскольку порчу и впрямь следует снимать не с меня, а с нашего бизнеса. Под него планомерно подкапываются злые силы, уничтожая то информацию на диске, то документацию, а то даже самих сотрудников.

Я не религиозна и не суеверна, однако знаю, что два эти направления совмещать нельзя. Или то, или то. Поэтому мешанина одного и другого вызывала у меня по меньшей мере скептицизм. Впрочем, я ведь пришла не за помощью, а за информацией. Мне требуется узнать, есть ли скрытый смысл в настойчивой просьбе коллеги или Анна Геннадьевна просто на старости лет… ммм… потеряла адекватное представление о реальности.

Ворожея оказалась женщиной лет пятидесяти, толстой и внушительной, одетой в бесформенный серый балахон, с серой же повязкой на волосах. Особого достатка кругом не наблюдалось. Видимо, дела шли неважно. А мне недавно премию дали. Поддержу человека, в конце концов!

— Танечка, — запричитала Марья, едва меня увидев. — Деточка моя! Нюся права. Твоя карма в опасности.

Я подавила желание прочесть лекцию о буддизме и лишь заметила:

— Да?

— Садись, деточка. Сейчас все узнаем.

Она принесла какую-то штучку типа шарика на веревке и долго ее вокруг меня носила. Шарик, разумеется, раскачивался, и хозяйка почему-то с торжеством и сочувствием обращала на это мое внимание.

— Ты видела? — резюмировала она, наконец-то отложив загадочное орудие.

Я честно признала, что да. Тогда она взяла бумагу и ручку и нарисовала контур человека, вокруг головы которого расплывается огромное пятно.

— Вот она, твоя карма, — ворожея продемонстрировала мне свое творение.

Я заинтересовалась:

— И что это значит?

— Это сглаз. Вот, смотри! Так показал магический шар. Он всегда глаголит истину.

— А почему сглаз на голове? — не утерпела я.

— Потому что голова — это работа. Обычно сглаз бывает здесь, — она указала на грудь. — Это по любовной линии. Соперница или кто. Бывает здесь, — она ткнула рисунок в руку. — Это семья. А у тебя — по работе. Теперь надо узнать точнее.

— И как?

— Ты сиди и старайся ни о чем не думать. Стихи какие-нибудь можешь вспоминать. А я буду колдовать. Ты не бойся, это магия белая. Видишь? Это святая вода из нашей церкви. Теперь я разобью туда яйцо и пойду посолонь.

Я закрыла глаза и вдруг вспомнила странные стихи про дождь, которые недавно сочинила. Резкий вскрик заставил меня очнуться.

— Смотри!

Я посмотрела. Яйцо в воде. Довольно противное зрелище.

— Оно свернулось! И вот… черные волокна! Черные волокна! Черные волокна!

Я чуть было сочувственно не сказала, что, должно быть, яйцо оказалось несвежим, но поняла, что замечание будет неуместным. Я лишь спросила:

— И что это значит?

— Твой враг очень силен. Его заклятие не снимаемо, — Марья слегка подвывала, вероятно, для устрашения.

— Значит, ничего не поделаешь? — уточнила я.

— Тебе надо менять место работы. Срочно, — на минуту перешла на деловой тон моя собеседница и вновь завыла:

— Иначе спасенья нет. Процесс уже запущен, и ты сама не понимаешь, как далеко он зашел. Еще немного, и ты зачахнешь. Тебя уже начали преследовать неприятности, ведь так? Все, к чему ты прикасаешься, чревато смертью. Вокруг тебя гибнут люди. Ты и сама чуть не погибла. Ты ссоришься с друзьями.

Возможно, длинный перечень произвел бы на меня большее впечатление, если б я не знала о знакомстве колдуньи с моей сослуживицей.

— А остаться на работе нельзя? — осведомилась я.

— Ни в коем случае! — вскричала Марья, хватаясь за голову. — Ни в коем случае! Каждый лишний день, проведенный там, — это лишний гвоздь, забиваемый в твой гроб. Пока ты там, ты должна быть осторожна, необычайно осторожна! Малейший шаг грозит смертью. Но, стоит тебе уволиться, и опасность моментально исчезнет.

Определенность совета ошеломляла. Уволиться, и все тут. Зачем Анне Геннадьевне это нужно? Ведь на мое место она претендовать никак не может, и вообще я ничем ей не мешаю. Так раздумывала я, шагая по бульвару в клинику к Лильке. Сегодня суббота, приемный день, а ворожея так меня насмешила, что я сочла себя вправе показаться любимой подруге, не боясь травмировать ее психику.