Следствием установлено…

Едва Вячеслав успел раздеться и привести себя в порядок, как его вызвал Аверкин. Вершинин захватил с собой на всякий случай дело об убийстве Шестакова, которым прокурор области по-прежнему интересовался, и поднялся в приемную. Кивнув на ходу двум дожидавшимся приема сотрудникам, Вершинин уверенно открыл тяжелую дверь тамбура, толкнул вторую и вошел к Аверкину, у которого находился и Бакулев. На приставном столике лежало вниз текстом несколько бумаг, а под ними виднелась серая папка, в которых обычно хранились личные дела работников прокуратуры. Вершинин попытался разглядеть, чье это личное дело, но ему это не удалось: оно лежало так, что нельзя было увидеть фамилию.

— Убийство Шестакова раскрыто? — без предисловий спросил Аверкин, глядя поверх головы вошедшего.

Вершинин доложил последние результаты.

— Хорошо, — оживился тот. — Можно считать его раскрытым?

— Боюсь предвосхищать события, но, думаю, к вечеру смогу сказать достаточно определенно. Потемкин в городе, мы это знаем точно. Времени со дня убийства прошло предостаточно, и оснований для тревоги у него нет. Вот-вот мы его найдем.

— А эти… ну как их… девушка и?..

— Субботин.

— Да, Субботин. Вдруг он предупредит его.

— Нине о том, что мы подозреваем Потемкина, не известно, да и она последнее время перестала бывать там, где развлекается эта публика. А Субботин? О нем я могу сказать точно — в течение суток своего пребывания в городе не встречался ни с одним из прежних приятелей. Сидит дома.

— Способов передать о себе весточку много, можно предупредить, оставаясь дома. Поэтому советую усилить поиски Потемкина, а не настраивать себя на благодушный лад.

— Понимаю. Но лично я знаю, что Потемкин абсолютно уверен в своей недосягаемости и спокоен. Вчера вечером, как только стала известна его фамилия, мы установили наблюдение во всех местах скопления молодежи, размножили его фотокарточку и вручили общественникам и работникам милиции. Родителей парня пока обходим, ведь дома он не появляется свыше двух суток.

— Смотри-ка, Бакулев, подозреваемого и след простыл, а у Вершинина тишь да гладь, да божья благодать.

— Потемкина нет двое суток, а Субботин только сутки, как появился в городе. Между этими событиями связь отсутствует. Вероятней всего, подозреваемый находится в очередном вояже на почве несовместимости характеров с домочадцами.

— Как успехи на заводе сельхозмашин? — как бы невзначай поинтересовался Аверкин.

— Работа в самом разгаре, — ответил Вершинин. — Мне удалось установить, что все анонимки напечатаны на пишущей машинке «Олимпия», принадлежащей когда-то заводу и потом списанной за ветхостью в утиль. Однако ее не уничтожили, как положено по инструкции, а оставили на складе. Затем по устному распоряжению заместителя директора завода Колчина, тогда он, правда, работал в другой должности, ее передали работнице бухгалтерии Чепурновой. Предположительно машинка должна быть у нее.

— Вы допросили Чепурнову?

— Еще рано. Говорить с ней или Колчиным я воздержался из тактических соображений. Если анонимки пишет она и ей станет известно, что я докопался до машинки, она попросту перепрячет ее, а мне машинка нужна как воздух. Это ведь главное доказательство.

— А зачем вы приплетаете сюда заместителя директора? Он и отдал-то машинку, наверное, по простоте душевной, подумал рухлядь, хлам.

— Возможно и так, но я сомневаюсь. Кстати, он спит и видит должность директора завода.

— Есть перспектива?

— В данный момент исполняет обязанности, а по прогнозам — законный преемник.

— Тогда сомневайтесь, но учтите, — от передачи Чепурновой машинки до совместного выживания подобным способом с завода Кулешова «дистанция огромного размера».

— Конечно, он не станет сочинять анонимки вместе с Чепурновой. Достаточно дать ей понять, намекнуть. Она на лету схватит. Кстати, после назначения Колчина исполняющим обязанности на заводе пошли упорные слухи о том, что главным бухгалтером назначат Чепурнову, которая давно с вожделением мечтает об этой должности.

— Что же представляет из себя эта Чепурнова? Откуда она взялась?

— Пока у меня весьма скудные сведения о ее биографии, но кое-какие качества Чепурновой известны от заслуживающего доверия человека. Этот человек рассказывает, что она «запишет» любого, кто станет на ее пути. Одержима завистью и лютой злобой. На работе с ней боятся связываться. Моя знакомая утверждает, что она и на нее писала анонимки.

— Черт побери, — возмутился Аверкин, — может она кверулянтка [2] да к тому же не в здравом уме?

— Трудно сказать, — ответил Вершинин, — возможно элементы того и другого есть, но действует она последовательно и обдуманно, не как психически больной человек. Стремится достичь какой-то выгоды или отомстить Кулешову. Потом выясним подоплеку. Одно возмущает — уверена в своей безнаказанности. Опыт большой, знает, что обычно автора не ищут, вот и распоясалась. Наверное, пошлет письмецо и ловит потом самозабвенно отголоски разговоров о неприятностях у директора, а себя считает режиссером первоклассного спектакля.

— Кто знает, — усомнился Бакулев. — На некоторых заводах и фабриках администрация по сей день допускает много нарушений.

— Есть. Верно, — согласился Вячеслав. — Однако далеко не на всех и даже не на многих. На заводе сельхозмашин я злоупотреблений не нашел, финансовая дисциплина у них в порядке, законодательство об охране труда соблюдается. Завод вполне благополучный.

— Так уж и благополучный, — пробурчал Бакулев. — Может, вам трудно было разобраться в тонкостях производства? Ревизию-то хоть назначили?

— А зачем ревизия? На протяжении двух лет завод трижды ревизовала вышестоящая организация. Никаких серьезных замечаний. Выявили отдельные, прямо скажем, мизерные нарушения. Они фигурируют в актах, о них много говорилось.

— Подумаешь, ведомственная ревизия. К ней надо относиться критически. Ревизоры из вышестоящей организации не всегда заинтересованы в полном вскрытии нарушений. Это же в первую очередь бьет по ним. Надо было подключить контрольно-ревизионную службу, те бы разобрались.

— Я думаю, ведомственные ревизоры действительно разбирались пристрастно, — Вершинин многозначительно взглянул на Аверкина, — но только в ином смысле. В моей практике еще ни один контролер КРУ областного финансового отдела не разбирался так скрупулезно, как они. Вытащили даже то, чего и в помине не было. Кулешов много потратил сил, чтобы они убрали свое вранье. Ну, а потом я познакомил одного опытнейшего контролера КРУ с материалами ревизий. Он пришел к выводу, что завод сельхозмашин обревизован полно и вряд ли имеющиеся материалы можно чем-то дополнить.

— И все же трудно поверить в такую объективность, — снова возразил Бакулев.

— Ты погоди спорить, — осадил его Аверкин. — Ведь председателем комиссии от объединения приезжал человек, настроенный собрать компрометирующий материал на Кулешова. Для него анонимки стали находкой. Правильно я говорю? — спросил он Вершинина.

— Правильно. С этой целью он приезжал в первый раз и в последующие, причем сам рвался в руководители комиссии. Я проверил — во второй и в третий раз были серьезные возражения против его кандидатуры, но он, используя связи в вышестоящих организациях, добился своего.

Бакулев недоверчиво передернулся.

— Итак, насколько я вас понял, — пытливо посмотрел на Вершинина Аверкин, — все анонимки носят ярко выраженный клеветнический характер. Или в них есть хоть крупица правды?

Вячеслав замялся. Ответить отрицательно он не мог, особенно теперь, когда побывал у Ефремовой и понял, что о взаимоотношениях директора с ней скорее всего написана правда. Из-за этого ему сейчас и стало не по себе. Он вдруг представил Кулешова на судебном процессе по защите его чести и достоинства. Как-то будет выглядеть директор, когда всплывет на свет история с Ефремовой? Ведь подсудимый молчать не станет. Он скажет все как есть. Попробуй докажи обратное. И какое решение примет тогда суд? А вдруг предложит проверить, клевета ли это. Вот и Аверкин спрашивает с умыслом, значит, сомневается.