Самый красивый из берсальеров

— Ma que! Но почему вы решили выбрать именно меня?

— Да потому что вы любите Стеллу!

— Неправда!

Молодая женщина, поняв, что все ее радужные мечты улетучились, горестно запричитала. «Бедная тетя», мирно дремавшая в кресле, вздрогнула и, хлопнув в ладоши, снова уснула.

— Но, если вы не любите мою сестру, зачем вы ей об этом говорили? С какой бесчестной целью? А?

Вне себя от возмущения, Дзамполь призвал в свидетели Стеллу.

— Разве я когда-нибудь говорил вам о любви?

— Не мне, а комиссару, поручив ему сделать признание от вашего имени.

Алессандро, почувствовав, что его сейчас хватит удар, большим пальцем рванул пуговицу на вороте рубашки, а девушка продолжала объяснять:

— Он поклялся, что вы влюбились в меня с первого взгляда… что вам страшно не повезло в супружестве… и вы хотели бы начать новую жизнь вместе со мной… а малыша полюбите как родного… Так разве я могла усомниться? И потом, мне настолько хотелось верить…

Тарчинини!.. Этот гнусный Тарчинини! Вечно он сует нос в то, что его не касается! Дзамполя охватила такая бешеная жажда убийства, что все его мускулы напряглись, как для прыжка… Тут уж не до почтения к иерархии! Он, Дзамполь, сейчас же разыщет комиссара и с глазу на глаз выложит шефу все, что думает о нем, а заодно и о его методах работы! А потом он все расскажет начальнику полиции! Посмотрим, на чью сторону встанет Бенито Дзоппи!

Ни с кем не прощаясь и оттолкнув в сторону загораживавшего дверь Анджело, инспектор ринулся на улицу, вопя во все горло:

— Ах, комиссар Тарчинини, да?

Глава 6

Под впечатлением недавней поездки Ромео Тарчинини совсем забыл об угрызениях совести, мучивших его после того, как он сыграл скверную шутку с Алессандро Дзамполем. Будучи до мозга костей полицейским, комиссар не терпел бессмысленных загадок, а потому с особым тщанием обдумывал недавнее путешествие в Пинероло и все, что там произошло. Тем не менее Ромео никак не мог взять в толк, чего ради вдове Росси понадобилось его разыгрывать. Тарчинини не выносил, когда его принимали за дурака, и готов был приписать этой женщине все возможные грехи и заподозрить в самых дурных намерениях только за то, что позволила себе обвести его, комиссара, вокруг пальца.

Утром Ромео встал, все еще обдумывая проблему, не дававшую ему покоя вчера по дороге в гостиницу, и в той же глубокой задумчивости пришел в управление уголовной полиции. Зачем синьоре Росси вздумалось симулировать агонию, если еще утром она рассказала всему городу о своем скором замужестве? Навязчивая мысль настолько занимала Тарчинини, что он даже не заметил, как холодно поздоровался с ним Дзамполь, впрочем, холодность его выражалась всего-навсего в несколько натянутом молчании. Однако комиссар больше привык говорить сам, нежели выслушивать других, а потому внезапная немота подчиненного привлекла его внимание далеко не сразу. Усевшись за стол, Ромео по обыкновению принялся разглагольствовать:

— Феноменальная актриса эта Росси!.. Я вхожу в дом, представляюсь, а служанка говорит, что у хозяйки вывих и она никого не принимает… Я настаиваю на встрече… и вижу умирающую, буквально при последнем издыхании! Вы меня знаете, Алессандро, такт — основная черта моего характера…

Комиссар даже не слышал вздоха подчиненного, гораздо больше похожего на рык разъяренного тигра, готового броситься на добычу.

— Само собой разумеется, я смущенно предложил отложить разговор до лучших времен, но она меня удержала, заявив, что в ее положении загадывать на будущее было бы слишком опрометчиво… Деликатно задав несколько вопросов, я выяснил, что синьора знала о Нино Регацци лишь понаслышке, точнее, из письма дяди, сообщившего племяннице, что оставляет все состояние своему незаконнорожденному сыну, то есть нашему берсальеру… Короче, я ретировался чуть ли не на цыпочках, в полной уверенности, что имел неосторожность без особой нужды нарушить покой последних минут особы, и без того не слишком избалованной жизнью… Однако в кафе лечащий врач синьоры Росси поведал мне, что его пациентка чувствует себя превосходно, утром он встретил ее бодрой и свежей как огурчик, и, более того, синьора оповестила его о своем скором замужестве! Ну, Алессандро, что вы на это скажете?

— Что мне плевать!

До Тарчинини не сразу дошла вся непристойность такого ответа. И немало времени утекло, прежде чем он уверовал, что корректный Алессандро Дзамполь и в самом деле позволил себе подобную грубость, несовместимую ни с иерархией, ни с правилами вежливости, принятыми среди воспитанных людей. Бедняга Ромео настолько опешил, что лишь пробормотал:

— И это вы… вы, Алессандро, по… позволяете себе раз… говаривать со мной таким тоном?

— Совершенно верно, синьор комиссар!

— Но послушайте, Алессандро, вы ведь воспитанный молодой человек, превосходный полицейский и, наконец, мой друг?

— Я действительно люблю свою работу и стараюсь выполнять ее как можно лучше. И я был-таки воспитанным человеком, как вы любезно заметили, однако лишь до тех пор, пока некоему веронцу не взбрело на ум сунуть нос в мои личные дела! Что до нашей дружбы, то, может, я и был вашим другом, но, поистине, теперь считаю вас своим самым опасным врагом!

— Меня?

— Да, вас, господин комиссар, и я ждал вашего возвращения, прежде чем отправиться к синьору Дзоппи и попросить его перевести меня в другой отдел или же принять отставку!

Тарчинини с трудом сдержал слезы, чувствуя, что проявление слабости в такой момент окончательно погубит его престиж, но гнев Дзамполя потряс его до глубины души, ибо добряк Ромео уже успел привязаться к молодому человеку.

— Но почему, Алессандро?

— Почему?!

Инспектор встал. Он был бледен как полотно, глаза смотрели в одну точку, а губы кривила недобрая усмешка. Короче, весь облик Дзамполя являл собой живое воплощение попранной справедливости и оскорбленной добродетели.

— Потому что вчера вечером, выполняя ваш приказ, я сходил к Дани!

Ромео почувствовал, как вдоль его позвоночника заструился холодный пот, а волосы встали дыбом, ибо он хорошо представлял дальнейший ход событий — замечание помощника живейшим образом напомнило комиссару о вырвавшихся у него неосторожных словах. В тщетной надежде сделать вид, будто он совершенно ни при чем, Ромео попытался напустить на себя самый беззаботный вид.

— Ну и что?

Тарчинини отчетливо видел, как Алессандро закрыл глаза, сжал кулаки и зашевелил губами, видимо умоляя ангела-хранителя удержать его от кровопролития и помешать броситься на шефа. Осторожности ради комиссар слегка отодвинул кресло от стола, дабы в случае необходимости быстрее добраться до двери.

— И там я неожиданно узнал, что, оказывается, безумно влюблен в Стеллу Дани и мечтаю лишь об одном: поскорее жениться и дать свое имя маленькому незаконнорожденному, которого она носит во чреве! Я попытался возражать — и этот убийца Анджело чуть не отправил меня в мир иной. Так что, не вмешайся чокнутая бабка, я бы уже наверняка был покойником! А знаете, почему в этом сумасшедшем доме все вообразили, будто я готов предложить руку и сердце чужой любовнице, признать своим ее чадо, согласиться иметь теткой рехнутую старуху, а шурином — убийцу? Да только потому, что какой-то чертов комиссар, сунувшись не в свое дело, осмелился уверить Стеллу Дани, будто я обожаю ее больше всего на свете и полюблю ее отпрыска, как своего собственного!

— А это неправда?

Теперь уже Алессандро лишился дара речи — уж очень беспардонно прозвучал вопрос. Комиссар воспользовался его молчанием, вскочил и, обогнув стол, левой рукой схватил правую длань Дзамполя, а другую положил на плечо тому, кого, невзирая на легкое (с его точки зрения) недоразумение, продолжал считать другом.

— Алессандро… Неужто ты и мне осмелишься сказать, будто эта крошка тебе не по душе?

Инспектор на мгновение запнулся, и Ромео почувствовал, что, хоть до победы еще далеко, контуры ее уже вырисовываются.