Смерть мелким шрифтом

— Не везет Грибову с друзьями, — равнодушно произнес Ивакин. — Леонидова ведь тоже его старая знакомая.

— Леонидова! — Чистякова в ужасе отмахнулась. — Придурочная она, ваша Леонидова! Разве ее можно с Олегом сравнивать! Тот талантливый парень был, а эта… Вот тоже, пожалуйста, пожалели ее, на такую работу устроили. Витя очень добрый. А она! Чучело!

— Господи, неужели тоже деньги брала? — удивился Ивакин, стараясь не переигрывать.

— Нет, денег она не брала. Кто ей предложит-то? Она кокетничала! — и Чистякова вдруг захохотала на всю комнату, прижимая руку к груди. — Ой, не могу! Вы бы это видели!

— С кем кокетничала? — теперь уже искренне изумился Ивакин.

— Да с ним же! С Виктором Сергеевичем! Ой, — и Чистякова вытерла выступившие слезы тыльной стороной ладони. — И смех и грех! Мне девчонки говорили, что она всем направо и налево рассказывала, как он за ней ухаживал, как жениться на ней хотел, когда они в университете вместе учились. Намекала, что и теперь он не прочь за ней приударить. Вы бы видели, Владимир Александрович, какие женщины в него влюбляются! Вы бы сравнили их с этой Леонидовой и еще не так смеялись бы, как я! Бедный Витя. Это очень непростая ситуация. Ведь и жалко ее: одинокая женщина. Что она там себе навоображала, не знаю, но Витя, думаю, сто раз пожалел, что ее на работу взял.

— Ну, он, наверное, еще больше пожалел, когда она эту статью написала, — сказал Ивакин. — Про убийство Лапчинской. Помните? Что, вообще, получилось с этой статьей? Ведь даже выпускающего редактора за нее уволили?

— Редактора уволили, — подтвердила Чистякова. — А Марину он простил, мне сказали. У меня дочь его секретаршей работает, — призналась она, открыв, наконец, источники уже немного пугавшей Ивакина осведомленности. — Когда статья вышла, его чуть удар не хватил. Он до-олго кому-то названивал, все пытался выяснить, откуда уши растут.

— Выяснил?

— Черт его знает! Завистников-то много. Дочь говорила, что один из его собеседников что-то странное про дату ему сказал, что-то пугающее. Витя даже побелел, услышав это. А положив трубку, сказал вслух сам себе: «Как в среду?! Как она могла говорить об этом в среду, если это произошло в четверг?»

Дверь внезапно распахнулась. Коротко стриженый мужчина, которого Владимир Александрович видел у входа в редакцию, глядел на него, сощурившись. За его спиной стояли еще два парня в белых рубашках.

— Наконец-то я вас нашел! — напряженно сказал стриженый. — Приехал Грибов. Он хочет с вами поговорить.

23

В дверь позвонили. Лена неохотно слезла с нагретого солнцем дивана (дневным сном она никогда не пренебрегала) и побежала в прихожую, успев увидеть в зеркальной дверце шкафа свое помятое отражение в крошечных шортах.

— Отец дома? — Прохоров неодобрительно оглядел ее снизу доверху. Он твердо стоял за патриархат и убеждал всех, что его жена будет, как минимум, дагестанка по своим взглядам на семейную жизнь. Лена же подозревала, что Прохоров втайне мечтает о такой, как она. В последнее время Ивакина-младшая вообще была уверена, что все мужчины влюбляются в нее, ни один не способен устоять — и в таком самомнении, если и не было стопроцентных оснований, была стопроцентная заслуга выбранной профессии.

— Здороваться надо! Отца нету. Войдешь?

Вместо ответа Прохоров фыркнул, но вошел, втянув живот.

— Я ему вчера встречу устраивал с пацаном арестованным. Он свой диктофон забыл. — Прохоров протянул Лене крохотный шпионский диктофончик.

— Папашка на пенсии, — напомнила она.

— Это ты ему скажи! — усмехнулся Прохоров. — Мозги-то уже не те, вот, диктофоны забывает. Вцепился в это дело, лучше бы на даче чего-нибудь повскапывал!

— На даче у нас все вскопано! — сурово сказала Лена, обидевшись за отца. — А что за дело?

— Этого парня, — Прохоров показал на диктофон, — обвиняют в убийстве сестры, а отец твой не верит. Вытянул еще одно убийство, зацепился за историю, которую я же сам, можно сказать, выдумал.

— Это как?

— Долго объяснять. Уже и я, и парень этот отреклись от своих слов, а он все копает и копает.

— Невиновному помочь хочет, — важно произнесла Лена, скосив глаза на свое отражение в зеркале: оно было в три раза тоньше прохоровского.

— Да какой там невиновный! — в отчаянье воскликнул Прохоров. — Там гад такой! Наследство полмиллиона долларов, все улики на него указывают. Да он и не отпирается особо-то.

— Разберемся, — официальным тоном сказала Лена и легонько толкнула Прохорова в живот (живот был твердый от напряжения). — Во всем разберемся, товарищ.

Прохоров покраснел и схватился за дверную ручку.

— Я пошел. У меня дел много. Поговори с отцом, я не шучу! — Он сказал это уже с нижних ступенек.

— Не беспокойся, товарищ! — крикнула Лена ему вслед.

Диктофон принадлежал ей. Он, конечно, был не шпионский, а просто очень маленький. На работе же она использовала казенный.

Когда она пришла в журнал, главный редактор достал из шкафа допотопный рыжий аппарат и, кряхтя от натуги и матерясь, водрузил его на стол.

«Работает, сволочь, как швейцарские часы!» — похвалил он, пряча глаза. Из огромной машины в дерматиновом чехле вывалился квелый таракан и грустно пополз к краю стола, припадая на одну ногу.

— Вашу мать! — завопил редактор, бросаясь в коридор. — Я же просил вызвать травильщиков!

Лене сразу понравился старый диктофон. Он был стильный. Она приделала к нему микрофон с огромной меховой нахлобучкой — для смеха — и рокерский ремень с металлическими черепами. Работая, диктофон шелестел, подтверждая: пишу, не волнуйся. Ей было уютно с ним, и новенький «Филиппс», подаренный ухажером на день рождения, она без раздумий отдала отцу.

— Значит, работаешь? Пользу приносишь? — спросила она у диктофона. — Невиновных защищаешь? Это, согласись, благороднее, чем бегать по премьерам, приставая к звездам. — Лена вздохнула: премьеры все были скучные, звезды все драные, фуршетное угощение в виде пирожных «Орешек» и псевдомексиканских закусок сметалось мгновенно.

Она вдруг подумала, что не представляет себе, как работает отец. Что он спрашивает, как реагирует на ответы. Может, загоняет подсудимого в угол, как Порфирий Петрович? Тихо так говорит, ласково глядя в глаза: «Да вы же, Родион Романович, и убили».

Она отмотала пленку на начало и включила диктофон.

Что-то зашуршало во вчерашнем кабинете, зашумели на улице давно уехавшие машины и кто-то захлопнул окно.

— Вас увозят завтра, вы знаете? — спросил отец. Ему никто не ответил.

— И все-таки, Миша, это странно. Вас обвиняют в убийстве, а я единственный, кто подвергает эту версию сомнению. Вы должны цепляться за меня, не так ли? Сочинские следователи не будут так же снисходительны. Полмиллиона долларов наследства являются для них достаточным основанием. Да ведь и других доказательств немало.

— Сочинские следователи разберутся, — глухо сказал собеседник отца.

— Пусть так. Но ко мне почему такая враждебность? Если я помогу отыскать правду, если она будет восстановлена быстрее, вы меньше просидите в тюрьме.

— А мне все равно где сидеть. И в ваших услугах я не нуждаюсь! Я, знаете ли, верю в родную милицию. Не может такого быть, чтобы невиновного осудили. Разберутся. Это вопрос времени. Только времени… И вообще, я подозреваю, что вы немного того, с приветом. Помощь сумасшедшего мне уж точно не нужна.

— Вот те на! Почему с приветом?

— У вас навязчивые идеи, например. Я уже объяснял, что напутал с датами. Марина звонила мне не в среду, а в пятницу. И вашему педерасту Прохорову я тоже звонил в пятницу. Он это подтверждает.

— Прохоров не подтверждает. Прохоров просто не помнит, — мягко сказал отец.

— «Прохоров не подтверждает»! — злобно передразнил собеседник. — Прохоров говорит, что это было в среду?

— Нет.

— Ну так какого хрена вам надо?

— Да никакого хрена мне не надо. Вам не приходило в голову, что процент судебных ошибок у нас не так мал, как думают? А вдруг это ваш случай? Сядете и все тут.