Чужое лицо

Лишь в одном он был уверен: требуются умиротворяющие ритуалы, молитвы и жертвы, иначе вновь сбудутся предсказания древних "Книг Чипам-Балам". Одно из предсказаний - болезнь, убивающая пальмовые деревья, - уже сбылось.

В этот день прах покроет землю.

В этот день болезнь придет на землю.

В этот день облако нависнет низко.

В этот день гора взлетит высоко.

В этот день захватит землю сильный.

В этот день все рухнет и погибнет.

Балам-Акаб боялся часовых, но и надеялся на успех своей миссии. Ведь если богам неугодно умиротворение, если они не на шутку разгневаны, они уже давно наказали бы его. Они никогда не позволили бы ему проделать весь этот путь. Только человек, пользующийся расположением богов, мог пройти здесь в темноте и не быть укушенным ни одной из змей, которых в этом месте великое множество. Днем он мог бы видеть и обходить змей стороной или отпугивать их каким-нибудь шумом. Но пройти ночью, без единого звука и ничего не видя? Нет. Невозможно. Без покровительства богов он ступал бы не по камням, а по смертям.

Вдруг темнота стала какой-то другой. Туман уже не казался таким густым. Балам-Акаб вышел на опушку джунглей. Присев на корточки, вдыхая животворные ароматы леса, перебиваемые резким запахом пота часовых, он сосредоточенно вглядывался во мрак ночи, и внезапно - словно невидимый, неощутимый ветерок пронесся по расчищенной от леса площадке - туман рассеялся. Обретя теперь способность видеть при свете Луны и звезд, Балам-Акаб испытал такое чувство, будто ночь превратилась в день. В то же время у него было странное ощущение, что когда он выйдет из-под покрова джунглей на расчищенное место, то часовые его не увидят. Для них все будет по-прежнему в тумане. Этот туман скроет его, сделает его невидимым.

Но дураком он не был. Выйдя из джунглей, он пригнулся, стараясь держаться ближе к земле, так чтобы остаться незамеченным. Теперь, в ясном свете Луны и звезд, он с тревогой увидел, как много успели сделать пришельцы за два дня, что прошли с тех пор, как он был здесь в последний раз. Был сведен новый обширный участок леса, и обнажились новые возвышения и холмики, поросшие кустарником. Теперь, когда деревья не заслоняли линию горизонта, стали различимы и темные очертания каких-то более высоких образований рельефа. Балам-Акаб в мыслях называл их горами, но ни одно из них не было той горой, появление которой предсказывалось в "Книгах Чилам-Балам" и должно было предвещать конец света.

Нет, эти горы были частью духа Вселенной. Конечно, они не были творениями природы. Ведь эта часть Юкатана называлась равниной. Возвышенностей, холмов и уж определенно гор здесь быть не могло. Все это было сооружено здесь людьми майя, предками Балам-Акаба, более тысячи лет тому назад. Хотя покрывавшая их кустарниковая растительность мешала видеть ступени, порталы, статуи и рельефы, Балам-Акаб знал, что эти возвышенности были дворцами, пирамидами и храмами. Эти постройки были частью вселенского духа, соорудившие их предки знали, как связаны между собой Нижний мир, Срединный мир и величественный Небесный свод. Древние использовали свое знание тайн проходящего Солнца, чтобы определить точные места расположения возводимых в честь богов монументальных зданий. Сделав это, они привлекли энергию богов Нижнего мира и Неба к Срединному миру и к этому священному месту.

Стараясь не привлечь к себе внимания вооруженных пришельцев, Балам-Акаб приблизился к самой высокой из гор. Машины быстро справлялись с растительностью на ровных местах, но там, где встречались возвышенности, они оставляли растительность нетронутой - вероятно, чтобы вернуться и расправиться с ней позже. Он всмотрелся в темнеющие кусты и молодые деревца, которым как-то удалось пустить корни между огромными прямоугольными каменными блоками, из которых было сложено это священное здание. Если бы не эти кусты и деревца, то на месте того, что представлялось горой, можно было бы увидеть огромную уступчатую пирамиду, на вершине которой, как было известно Балам-Акабу, стоит храм, посвященный богу Кукулькану, чье имя означает "Перистый Змей".

И действительно, выветрившаяся каменная голова гигантской змеи - с открытой пастью и готовыми к нападению зубами - возвышалась над кустами у подножия пирамиды. Она ясно просматривалась даже в темноте. Это была одна из нескольких таких скульптур, стоявших по бокам лестниц с каждой стороны пирамиды. С переполненным сердцем, ликуя от сознания того, что ему удалось беспрепятственно достичь цели, и все больше убеждаясь в том, что его миссия угодна богам, Балам-Акаб крепче прижал к груди завернутую в одеяло чашу и начал медленное и трудное восхождение на вершину пирамиды.

Каждая ступенька в высоту была ему по колено, а сама лестница поднималась под очень крутым углом. Даже при свете дня этот головокружительный подъем оказался бы исключительно трудным, чтобы не сказать опасным, так как кусты, молодые деревца и веками лившие дожди разрушили ступени и сдвинули с места камни. Ему потребовалась вся его физическая сила и предельная концентрация внимания, чтобы не потерять в темноте равновесия, не наступить на расшатавшийся камень и не сорваться вниз. Он боялся не за свою жизнь. Если бы это было так, то он не стал бы подвергать себя риску быть укушенным змеями или застреленным часовыми, чтобы добраться сюда. Он боялся за сохранность тех бесценных предметов, которые нес в заплечном мешке, и особенно за священную чашу, завернутую в одеяло, которую он крепко прижимал к груди. Только бы не упасть и не разбить чашу. Это будет непростительно. Это обязательно вызовет гнев богов.

У Балам-Акаба начали болеть колени, он обливался потом. Поднимаясь все выше, он считал про себя. Только так он мог измерить пройденный путь, потому что кустики и деревца у него над головой мешали разглядеть прямоугольные контуры храма на остроконечной вершине пирамиды. Десять, одиннадцать, двенадцать... Сто четыре, сто пять... Дыхание давалось ему с трудом. Двести восемьдесят девять. Двести девяносто... Теперь уже скоро, подумал он. На фоне звездного неба он уже видел вершину. Триста один... Наконец, с готовым выскочить из груди сердцем, он оказался на ровной площадке перед храмом.