Каждый убивал

Преодолев первую линию обороны, выстроенную слугой народа от этого самого народа, Глеб входит в просторный холл. Мрамор, кожа, позолота… Богатенько тут все, не сравнить с предбанником в их прокуратуре…

Девица модельного экстерьера сексуально шепчет «пройдемте» – вхолостую кокетничает – и самолично ведет на второй этаж по широкой красивой лестнице. Помешаны они тут на тишине, отгораживающей от звонкого внешнего мира.

Интересно, а хозяин тоже пешком поднимается, для моциона, или его тело возносят на специально сооруженном лифте? Вряд ли в трехэтажном особняке до революции были какие-нибудь подъемные механизмы…

Эти посторонние мысли помогают расслабиться перед разговором-сражением и не пропитаться оцепеняющим почтением, которое тут имеют к хозяину не только обслуживающие его люди, но и неодушевленные предметы обстановки. Даже дверь в начальственный предбанник, а потом и в кабинет открывается-закрывается за вошедшими плавно и беззвучно. Прямо по Митрофанушке: она тут не существительное, а прилагательное – нежно прилагается к статусу.

Проходя мимо длинного стола для совещаний, торцом прислоненного к лекально изогнутому верстаку Бизяева с множеством новейших девайсов (путь неблизкий), Глеб прикусывает язык, чтобы издалека не крикнуть рвущееся: «Здравствуйте!» Массивные предметы и размер кабинета прямо выдавливают из посетителя подчинение.

Удивление помогает сдержаться: не узнал бы Бизяева, если б его предъявили на опознание в ряду похожих мужчин. Загар, который вчера на пресс-конференции победно выделял своего обладателя среди бледнолицых трудяг-журналистов, вдруг превратил его в угрюмого старика. Страдает… Каждая морщина напоказ, как будто поработал небрежный театральный гример – мол, из зала не заметят топорную работу. Но Глеб-то подходит вплотную, чтобы подхватить протянутую руку.

Увы, вблизи впечатление меняется. И это ему нипочем! Родную дочь убили, а он все равно на коне. Продолжает командовать.

– Я связался с твоим начальством, – кивнув на ближайший стул, извещает Бизяев. – Тебе будет обеспечена любая поддержка! Что-нибудь удалось накопать? Твоя версия?! Есть какие-нибудь зацепки?

Крепкое пожатие, голос стальной, речь чеканная, четко проартикулированная. Если убийца дочери хоть в чем-то промахнулся – отец его найдет и уничтожит. Берегись!

Но кто тут кого допрашивает? И главное – кто кого опередит?!

Глеб азартно старается перехватить инициативу:

– Примите соболезнования, – выговаривает он укороченную ритуальную формулу, опустив слова «мои искренние» – не уверен, что удастся естественно произнести их.

Надо бы посмотреть глаза в глаза, но горе заразно… Еще расчувствуешься… Вредит делу! Глеб смотрит чуть ниже: скользит от узкого заостренного носа Бизяева к стиснутым губам и дальше, упираясь и опираясь на толстый темно-синий узел шелкового галстука.

– Мы твердо намерены его найти. – Отлипнув от Бизяева, он сосредоточенно достает из заплечной сумки потрепанный блокнот и, держа на весу шариковую ручку, приступает к допросу: – Прослеживается явная связь с убийством Вероники Мазур. Вы знали о том, что ваш зять был отцом ребенка убитой?

– Что?! – громко одергивает хозяин кабинета. – При чем тут мой бывший зять?! – переводит он стрелку с себя на Олега, но не игнорирует неудобный вопрос, а отражает атаку. – Вы этого труса подозреваете? Забудьте! Я точно знаю, что он не мог убить Свету.

– У вас есть доказательства его непричастности? – Глеб не дает сбить себя с намеченного маршрута.

– Да какие доказательства! Не было его в Москве, и точка. – Бизяев откидывается на спинку удобного кожаного кресла. Локти спокойно лежат на подлокотниках. Явно знает, что говорит.

– Хорошо, проверим, – Глеб демонстративно записывает в блокнот задание для коллег, хотя озвучивать им его не собирается: доказано уже, что Олег сбежал из страны. – Между убитыми есть связь… – вслух повторяет он, меняя тактику. Лобовым напором от Бизяева явно ничего не добьешься. Придется принять стратегию союзничества. – И если Олег не замешан во втором преступлении, то тогда вы становитесь связующей ниточкой, – предполагает Глеб, глядя в глаза своему визави. – Связующим звеном, – поправляется он, сам почувствовав неуместность уменьшительного суффикса. Надо поаккуратнее выражаться – еще гаркнет, как избалованный попсяк на интервью: «встала и ушла отсюда!» Как тогда быть? Вроде не так страшно, когда оскорбляют наедине, без свидетелей. Но от себя-то не скрыть, что позволил себя унизить. Незаметно, подспудно разъедает это чувство собственного достоинства. Что-то неуловимое меняется в осанке, в тоне общения – и люди считывают: с ним так можно…

Глеб выпрямляет спину и как можно спокойнее смотрит в лицо Бизяева. Напоминает себе: все равно я уже взял над ним верх.

Видимо, трагедия изменила Рюриковича. И он – конечно, когда надо, – умеет держать себя в руках… Ему нужны помощники в расследовании. Цель ясная, и ради нее он себя обуздает. Такие не успокаиваются, пока не будут отомщены.

– Объяснись! Что ты имеешь в виду? – приказывает Бизяев.

Плюнув на то, что соблюсти жанровую чистоту допроса не удается, Глеб все-таки отбивается:

– Но, может, этими убийствами пытаются именно вам что-то сказать. Вот я и спрашиваю: кто ваши враги и чего они от вас добиваются?

Игнорируя вопрос, Бизяев нажимает мигающую кнопку на навороченном пульте, который стоит на левом изгибе его огромного стола.

– Виктор Рюрикович, привезли Анжелу Анцуп, – по громкой связи извещает секретарша.

– Пусть подождет! – не глядя на Глеба, сердится шеф.

Ответил по инерции. Видимо, всегда обрывает подчиненных, встрявших не вовремя. Но не тут-то было! Не на ту напал!

– Она уходит… – Шепот секретарши разносится по всему кабинету.

Глеб ехидствует, хотя неожиданное появление Анжелы и обнуляет ту хлипкую связь, которую он с таким напрягом начал устанавливать. Вряд ли представится еще одна возможность поговорить с этим типом. Но как бы Бизяев сейчас ни поступил, про Светланины наркотики я ему все равно вверну. Если попробует сразу от меня отделаться, то сделаю это не наедине, а при всех – при Анжеле, при секретарше… Да и кое-чего я все-таки от него добился. Бизяев теперь прошерстит все свои каналы, в которых уж точно обитает не одна ненависть – ею, как ракушечником, обрастает каждый власть имеющий, находящийся на плаву. Появятся новые подозреваемые…

А приятно в этой ситуации многое. Пересечься с Анжелой – раз. Получить фору в расследовании – два… Подсмотреть, понаблюдать, как она поставила этого хмыря в затруднительное положение – ведь он молчит, не сразу соображает, что делать… Элементарная ситуация, а тормозит… И его жизнь достала…

– Вводите! – после минутной паузы рявкает Бизяев, не опускаясь до пояснений-извинений. Встает из-за стола и идет навстречу вплывающей Анжеле. – Спасибо, что откликнулись на мое приглашение, – не меняясь лицом, говорит он, нагибается, ловко подхватывает и целует руку гостьи, проводит ее за длинный стол, на место напротив Глеба. Сам садится рядом, а не возвращается в обитое кожей помпезное кресло. – Кофе, чай или что покрепче? – спрашивает он только Анжелу.

Вместо ответа она протягивает ладошку, чуть-чуть повернутую боком. Можно пожать, а можно и поцеловать.

Привстав, Глеб наклоняется, тянется к Анжеле, неумело, неуклюже поддергивая ее руку к своим губам. Ничего, справился.

– Я буду пить то же, что и Глеб. – Анжела с вызовом поворачивается к Бизяеву.

– Тебе что? – вынужден подчиниться хозяин кабинета.

– Во время работы – только кофе. – Глеб пытается смягчить ситуацию.

В молчании все дожидаются секретаршу с подносом. Как будто поесть-попить собрались. Заметно, что Анжела не испытывает никакого неудобства от молчания. Она отодвигает свой стул назад, чуть наклоняется влево, в противоположную сторону от сидящего справа Бизяева, и кладет ногу на ногу. Глебу видно, как узкая юбка задирается вверх, оголяя бедро до рискованного предела. Приятно смотреть на упругие мышцы, обтянутые плотными колготами. Бизяев же вынужден поворачиваться назад или тоже двигать свой стул, чтобы видеть Анжелу. Но он быстро меняет диспозицию: берет чашку, выходит из-за стола и, прохаживаясь по длинному кабинету, хмуро начинает: