- Автора!

— Есть же смеси.

— И няни. Все правильно. Нет, спасибо, Алла, я не хочу детей. От тебя — не хочу.

— Давай тогда просто жить вместе.

— Да не сможем мы просто жить! Поищи себе другой предмет для удовлетворения больного самолюбия, создай коллекцию, способную потрясти мир, сотвори чудо. Я даже готов подкинуть несколько идей, лишь бы ты меня оставила в покое. Направь свою энергию на работу. Говорят, это отвлекает. Все равно ты будешь старой, от этого никуда не деться. Надо подготовить почву. Для отступления. Так как насчет идей?

— Щей? Да что ты понимаешь в моде?!

— Я понимаю в красоте. И понимаю, что ты бездарность. Тебе ни в чем не удалось себя реализовать. Ты плохая жена, никакая мать и бездарный модельер. А от твоей красоты скоро ничего не останется. И маски не помогут.

— Мерзавец!

Цвет ее лица стал почти таким же, как обожаемый мною цвет глаз, зеленым.

— Да. Я мерзавец. Если это поможет нам расстаться, я согласен.

— Ты сам неудачник! Ты похож на бабу! Крутишься перед зеркалом, нюхаешь цветочки! И ручки не мараешь! Писатель, как же! Ты просто баба!

— А ты нет. Потому что не умеешь главного: рожать. И не умеешь любить. Ты машина. У тебя все рассчитано. Поделись опытом, как рассчитать, чтобы от тебя не сбежал любовник? Хватит ли на это твоего ума?

— Мне надо было выйти замуж за тебя тогда, десять лет назад, — кусая губы, сказала она. — Тогда бы ты никуда не делся.

— Да ты что, смеешься?! Чтобы я на тебе женился?! Я сам, своими усилиями выдал тебя за этого профессора! Чтобы отделаться! Каких усилий мне это стоило! Я вас познакомил, я ему про тебя рассказывал, подогревал интерес, я облегченно вздохнул, когда вы пошли под венец, и с тоской следил за тем, насколько тебя хватит!

Она еще больше позеленела, и тут я ударил в самое больное:

— Ты же старше меня! Мне немногим за тридцать, я мужчина молодой, в самом расцвете сил. Ты для меня — старуха.

Это окончательно вывело ее из себя. Еле сдерживаясь, Алла сказала:

— Так меня еще никто не оскорблял. У тебя талант, Паша. Ты сумел доказать, что я полное ничтожество. Но надо понимать, каких стоит наживать себе врагов, а каких нет. Прощай.

— Что ж. Я так понимаю, это разрыв. Разрыв окончательный, — с некоторым пафосом сказал я и потянулся к бутылке вина. — За это надо выпить.

Она внимательно следила за тем, как я наливаю в бокал вино. Когда же он был наполнен, сказала:

— Я забыла наверху свой мобильный телефон. Ты мне его не принесешь? Последнее одолжение.

— С удовольствием! Не хочу, чтобы ты за ним вернулась. И вообще, чтобы ты когда-нибудь еще переступила порог этого дома.

Я поднялся наверх, в спальню, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. Я ликовал. Наконец-то! Я свободен! Свободен от этой женщины! Отдать ей то, что просит, и — адью! К моему удивлению, никакого мобильного телефона в спальне не было. А когда я спустился вниз, не оказалось в доме и самой Аллы. Я только пожал плечами. Значит, телефон был при ней. И машинально потянулся к бокалу вина. Мне надо было выпить, чтобы успокоить нервы. После такого выяснения отношений. Признаюсь, потерял бдительность. Но кто же знал, что при ней окажется ампула с цианистым калием? Что касается мотива, я, признаться, здорово ей насолил. Она бы не допустила, чтобы сбылось пророчество. Чтобы я увидел, как она стареет. Интересно, куда она дела ампулу с остатками цианистого калия? Сунула в кармашек своей модной сумочки, конечно! Туда, где лежит ее старая губная помада и носовой платок. Алла меркантильна, она не оставляет еды на тарелке, не выбрасывает тубу, если еще хоть разок можно мазнуть по губам помадой. Если в ампуле остался яд, она ее не выкинула. Ни за что! Поэтому я просто уверен, что ампула до сих пор лежит в ее сумочке, хотя яд в ней давно уже разложился и стал безобиден. Боюсь, она этого не знает. Отравить — как это по-женски! Если бы Алла подумала немного и успокоилась, вряд ли она стала бы меня убивать. Она сделала это в порыве отчаяния, я же, каюсь, нарочно ее спровоцировал. Но уж больно мне не терпелось отправиться на тот свет. Зачем? Об этом я еще скажу, а пока отдаю в руки правосудия женщину, которая должна понести наказание хотя бы за то, что не способна понять, зачем вообще живет на этом свете…»

— Да. Зачем живет?

Алексей невольно прикрыл глаза. Аи да Клишин! Удивил! Он посмотрел на Михина:

— Когда пришло?

— В пятницу. Как ты и говорил.

— Почему сразу не позвонил?

— Не поверил. Откуда ты узнал, что будет письмо?

— Должен же у этого шедевра быть конец.

— А что в конце?

— Истина.

— Значит, расследование вести не надо, убийцу искать не надо, надо только получать послания с того света и следить за развитием событий? И дождаться последней главы?

— А если он врет? Как в случае со мной? Как в случае с Солдатовым?

— А если не врет?

— Что ж ты тогда сидишь? Беги, хватай! Ампула там есть, я не сомневаюсь! Выяснил, где эта Алла живет?

Михин обиженно засопел.

— Выяснил. Кстати, письмо отправлено из того же района. Судя по штемпелю на конверте.

— Да некстати оно оттуда отправлено! Кто это сделал? Сама Алла? Ревнивый профессор? Зачем? Столько лет носил рога и решил вдруг наказать жену? Проверяй, проверяй, Михин.

— Слушай, Леша, поедем со мной туда?

— Куда?

— К этой Алле. Раз ты уверен, что ампула там есть, значит, мы ее и изымем. Я выдам тебя за понятого, хочешь?

— Я уже там был, в понятых. А санкция у тебя есть?

— Есть. В пятницу же вечером и получил.

— Так в чем дело? Почему ты еще не там?

— Потому что Клишин — сволочь, — мрачно сказал вдруг Михин. — Он над нами издевается!

— Он же покойник, — усмехнулся Алексей.

— Пусть: Я знаю, как будет. Мы поедем, изымем ампулу, задержим Аллу, потом придет очередное письмо. А в нем: «Ха, ха, ха! Разумеется, я пошутил! Я сам ее подбросил! Ампулу!».

— Умница! — похвалил Михина Алексей. — Начинаешь мыслить стратегически. Ты начал его понимать.

— Не понимаю одного — зачем!

— Он же обещал объяснить. И тебе, и нам всем: Серым людишкам, — усмехнулся Алексей. — Тупым ментам.

— Так поедем?

— А жена? Ты соображаешь, что будет с Александрой, когда она узнает, что я уезжаю? На этот раз даже в субботу, а не в воскресенье?

— Что, мне одному ехать?

— Во-первых, они наверняка на даче. Как и все разумные существа. В такую-то жару! Я вношу предложение.

— Какое?

— Отложить до завтра. Никуда она не денется.

— Ампула?

— Алла. Что же касается ампулы… Лучше бы делась! Тогда мы просто с женщиной поговорим. Выясним, правда ли то, что написал Клишин. Вдруг она вовсе не была его любовницей? Как и Люба. То есть Любовь Николаевна.

— И где встретимся?

— У метро. Ближайшем к ее дому. Я подъеду туда завтра, на машине. Часикам эдак… — Он задумался. — К восьми. Думаю, раньше не стоит.

— Хорошо. Договорились, — кивнул Михин и нацарапал на листке бумаги, вырванном из блокнота, адрес. — На всякий случай.

— О'кей, — кивнул Леонидов, засовывая листок в карман шорт, и прошептал: — А сейчас беги отсюда, что есть духу!

— Это почему?

— Потому что сюда идет моя жена! И ей необязательно знать о наших планах!

Михин моментально испарился. Подошедшая Александра покачала головой и с укором сказала:

— Поздно, Леонидов, поздно.

— Ты о чем, дорогая? — сделал он невинное лицо.

— Я его видела. Ну и о чем вы договорились?

— Абсолютно ни о чем.

— Ты хотя бы чаю ему предложил.

— Он не хочет.

— А как соседи?

— Какие соседи?

— Разве ты удержался? Не взглянул хоть одним глазком?

— Зачем мне это надо? — Честно?

— Клянусь!

Он соврал. И сам не понял, почему. Потому что нельзя расстраивать беременных женщин? Или потому что сердце требует звуков струн? Все еще требует. Каждый женатый мужчина хоть разок должен спеть свою ночную серенаду другой женщине. Иначе не успокоится.