В лесной глуши

Он стоял под душем, и очередной оргазм волной накрыл его тело. Он вздрогнул, услышав усталый и ласковый голос матери: «Сынок, заканчивай уже, мне нужна горячая вода», который вернул его в мир нищеты и вечной экономии на всем, чем только можно. Но он еще несколько минут мылся, стараясь не упустить из памяти образы того вечера: Глория одевается у камня, а после зовет его, и он слышит ее голос, но не покидает своего убежища. Он не понимал почему, но ему непременно хотелось заставить сестру поволноваться, напугать, и эта мысль доставляла ему особое удовольствие; он хотел, чтобы она представила себе, что его там нет, что он исчез, хотел, в конце концов, сделаться необходимым для нее, хотя бы на несколько минут. Он увидел, как она причесывается и затем прикуривает сигарету, как окликает его и начинает беспокоиться. Решив, что уже хватит, Давид выполз назад из укрытия, стараясь не задеть ни один куст, который мог выдать его, и встал с земли, только когда оказался вне поля ее зрения. Удостоверившись, что на одежде не заметно следов грязи, а на лице – слез, он вышел на берег. «Где ты был? Ты так далеко ушел...» – сказала она. Его огорчило, что в ее голосе было больше упрека, чем радости, но он вежливо ответил, что там, дальше, видел оленей и некоторое время наблюдал за ними. Они взяли кисти, мольберт и вернулись к машине. Дабы избежать ненужных споров, он не сказал отцу, где был.

Закрыв кран и надев халат, Давид направился в свою комнатушку на верхнем этаже, холодную и почти без мебели, зато дарившую ему независимость и одиночество, – подальше от кухни и столовой. Давид запер дверь, переоделся во все чистое и, перед тем как сесть за маленький круглый стол с пластиковым покрытием, встал на стул и выудил с верхней полки шкафа альбом, где уже сделал несколько рисунков углем. Из него он достал свой портрет: его недавно нарисовала и подарила ему Глория. Он помогал ей расставлять вещи в ее старом доме, и они разговаривали о живописи. Она спросила, не истратил ли он краски, что она ему дарила, и он ответил, что нет, он уже добился определенных результатов в рисовании, но пока не совсем умеет подобрать нужные цвета и оттенки. Глория хотела отблагодарить брата за помощь, и, когда он присел отдохнуть возле окна, она попросила его не двигаться. Потом взяла лист с карандашом и энергичными штрихами набросала портрет, который он теперь хранит как сокровище. Давид спрятал его от родителей, но часто, заперев дверь, доставал, чтобы полюбоваться, как богатый коллекционер в одиночестве любуется украденным из музея шедевром, который нельзя никому показать. Он провел перед ним много времени, изучая длину и частоту линий, интенсивность контуров, глубину теней. Ему казалось, этот простой рисунок обладает способностью настоящих произведений искусства отражать модель с большей правдивостью, чем зеркало. Глории удались его губы, тонкие и чуть сердитые, волосы, падавшие на взмокший и высокий лоб, чуть раздувшиеся ноздри, которые будто пытались поймать ее аромат. Даже крошечные точки угрей нашли свое место на бумаге. Он обратил внимание на глаза, в одно и то же время полные робости, удивления и желания, и ему стало интересно, знала ли она, как он в нее влюблен? Несомненно, она о чем-то догадывалась, потому что на портрете можно было разглядеть мучительное беспокойство, возникающее, когда человек никак не может удовлетворить свое желание. «Когда я научусь так рисовать? – спросил он себя. – Будет ли у меня время наверстать упущенные годы?» Возможно, теперь, благодаря наследству, будет. Благодаря наследству Глории. Он перевернул рисунок и прочитал ее посвящение: «Не ищи понапрасну. Все краски – в твоих глазах». Внезапно он поднял голову, вслушиваясь в дремлющее эхо, разбуженное этими словами и похожее на далекий-далекий колокол в покинутом скиту. Он прочитал еще раз и вспомнил слова Глории о тайнике, где хранился ее дневник. Удостоверившись, что сестра не сердится на его любопытство, он осмелился вслух высказать предположение, что надо бы держать его в надежном месте и не оставлять вот так, открытым. В голове всплыл ее ответ: «Никто его не найдет. Можно открывать и закрывать дверь тайника, но дневник все равно останется незаметным». Тогда эти слова озадачили его, он начал соображать, что бы они значили, но так и не понял и в результате забыл о них. Теперь же они воскресли в памяти, вслед за надписью на портрете, которую после ее смерти он перечитывал впервые.

Хотя было поздно, Давид надел ботинки и тихо выскользнул на улицу, ничего не сказав родителям. Пять минут спустя он звонил в дверь Купидо. Детектив как раз начинал ужинать и пригласил его пройти, предложив пива.

– Я тут вспомнил о дневнике, – сказал парень дрожащим голосом, так как нервничал, да и бежал всю дорогу.

– Что именно? – заинтересовался детектив. За субботу Рикардо ни на шаг не продвинулся в расследовании. Утром у него были кое-какие дела, а остаток дня он провел, читая, смотря по телевизору футбол и ожидая результатов из лаборатории, которые в понедельник должны уже быть у лейтенанта. Детектив чувствовал себя неуютно из-за того, что день пропал зря, и неожиданный визит Давида немного смягчил его угрызения совести.

– Я был дома, достал свой портрет, который нарисовала Глория, и, когда прочитал посвящение, вдруг вспомнил. Она кое-что сказала о дневнике: «Никто его не найдет. Можно открывать и закрывать дверь тайника, но дневник все равно останется незаметным».

Он уставился на Купидо, словно ждал от того решения загадки, которую сам разгадать не мог. Но детектива эти слова тоже привели в замешательство. И слова, и неожиданная помощь юноши – ведь он пришел сообщить новые сведения, победив свою угрюмую робость. Еще раз Купидо задался вопросом: был ли его визит на самом деле случайностью, или тот хочет найти дневник по какой-то одному ему ведомой причине.

– Ты уверен?

– Да. Именно так она и сказала. «Никто его не найдет. Можно открывать и закрывать дверь тайника, но дневник все равно останется незаметным».

– Что это значит?

– Не знаю, этого я как раз и не понимаю.

Неожиданно у Купидо появилась идея; почему-то она не пришла ему в голову раньше.

– Мы можем попасть в ее дом?

– В здешний?

– Да.

Давид посмотрел на него с опаской, его взгляд говорил, что он и так проделал долгий путь, и вообще визит к детективу сулил неприятности. Юноша не был в том доме со смерти Глории. И даже не думал, что он, возможно, достанется ему, потому что все его желания были устремлены к квартире и студии в Мадриде – они произвели на него неизгладимое впечатление во время единственного визита в столицу, когда хоронили его дядю-военного. Студия с живописными пятнами на потолке, с круглыми окнами, в свете которых нетрудно было найти вдохновение, прозрачное пространство и стены, с приставленными к ним полотнами, коллекции кистей и большие банки с красками – все это вскружило Давиду голову.

– Наверно. У нас дома есть дубликат ключей.

– Ты мог бы их раздобыть?

– Прямо сейчас?

– Сейчас вполне подходящий момент, – ответил Купидо, хотя знал, что уже поздно. Он боялся, что парень откажется, если ему дать время подумать.

– Хорошо, – согласился тот.

Они вышли из квартиры и сели в машину сыщика. Возле дома Глории Купидо прождал Давида около десяти минут. Улица находилась не в самом центре города, то есть вне коммерческой зоны, но и не на окраине, поэтому реконструкция район не затронула. Детектив сделал вывод, что в свое время место считалось довольно респектабельным.

Давид появился из-за угла, оглядываясь, будто опасался, что за ним следят.

– Я принес ключи, – сказал парень.

Он быстро открыл замки – судя по всему, он бывал здесь довольно часто. Парень уверенно зажег свет и стал показывать Купидо комнаты первого этажа. Как во многих старых домах, прямо за входной дверью располагалась вытянутая прихожая, в глубине которой была дверь, ведущая в задний дворик, туда же выходили окна дальних комнат. Жилище небольшое, однако все помещения – светлые. Детектив понял, почему Глория так хотела сделать здесь ремонт: место очень привлекательное для человека, любящего рисовать. Слева – две комнаты, из окон можно выглянуть на улицу или во дворик. Та, что с окнами на улицу, хорошо меблирована, стены выкрашены в белый цвет. В ней стояли шезлонг, круглый стол с четырьмя стульями и этажерка с книгами и декоративными статуэтками. На стенах висели несколько картин с незатейливой подписью Глории, хотя стиль их казался более грубым, чем у тех, что Купидо видел в ее мадридской студии. Они с Давидом искали тщательно, открывая каждую книгу, но ни одна не была дневником. Комната с окнами во дворик использовалась в качестве склада, где хранились неудачные наброски, два мольберта, кисти и банки с красками. Дневника не было и там. Они поднялись на второй этаж. Только одна из четырех комнат, с балконом, нависавшим над входной дверью, служила спальней. Старинная и широкая кровать без матраса с изголовьем из металлических прутьев, украшенным круглыми мраморными шарами, занимала почти всю комнату, так что место оставалось лишь для двустворчатого деревянного шкафа, двух ночных столиков и комода. В доме вполне можно было жить, правда, не хватало мебели, электробытовых приборов и особого тепла, которое сразу чувствуется в обитаемом доме. Они поискали в почти пустом шкафу, где осталась висеть кое-какая летняя и выходная одежда, и в одном из сундуков, обнаружив несколько предметов нижнего белья, на которые Давид смотрел взволнованно, не осмеливаясь прикоснуться, словно это была некая святыня. Потом они спустились на первый этаж и вышли во двор.