Королева сыска

…Они так и не заснули этой ночью. Любовь, вино, разговоры, курение в постели, поцелуи, ласки — и снова вино и любовь… А потом рассвет за окнами, поглядывание на часы. Наконец они встают, она вливает в себя две чашки крепчайшего кофе, он допивает остатки вина и смеется — мол, поведет машину пьяный, пьяный от любви… Она опоздала на работу на пять минут, хоть ее и везли на «Мерседесе».

«Уазик» подкидывает, как безрессорную телегу, и вот за боковым стеклом возникает шлагбаум, преграждающий въезд в гаражный массив.

Все, пора просыпаться.

Зимин повторял про себя наказ майора Юмашевой: «Делай все как всегда, в том же темпе, с теми же шутками, на часы не смотреть, на дверь не оглядываться». Но тянуло смотреть и оглядываться, и оттого напряжение возрастало. Ведь не каждый день своих сдаешь.

Пригнанный «Форд» заводит внутрь уже Зимин. Сначала, как обычно, приехал Тенгиз. Он вошел в мастерскую, громко шарахнул железной дверью. То, что он искрил раздражением, ничего не значило — грузина в последнее время чаще всего видели именно таким.

Зимин и его напарник Степан, по кличке Стопка, курили, сидя на металлическом ящике с инструментом. Тенгиз, проходя мимо, бросил Зимину ключи от его машины. Зимин поймал, потому что приготовился ловить. Бросание ключей — часть ритуала. Ритуалом стало и то, что Тенгиз брал на прикрытие машину Зимина — более того, в день, когда проворачивали дело, своей тачкой не пользовался. Ругаясь по-грузински (высшая степень раздраженности начальника), он ставил ногу, как в стремя, в нагромождение предметов на первой полке стеллажа. Выдернув с третьей полки коробку из-под «Нашей водки», уронив при этом на пол майонезный пузырек, из которого потекла черная пахучая жидкость, Тенгиз поставил ее на пол и сел рядом на корточки. Порывшись в содержимом коробки, он отыскал надорванную пачку «Беломорa». Задымив своим косяком, Тенгиз отправился докуривать его на улицу. Оставил в мастерской травяной запашок анаши.

— Я предпочитаю водочку, — сказал Стопка, когда за Тенгизом закрылась дверь. Зимин слышал это от него в миллионный раз. И не сомневался, что это чистая правда.

Вскоре за стеной послышался нарастающий гул подъезжающего автомобиля, затем хлопанье двери, голоса. Потом в мастерскую опять вошел Тенгиз, свистнул и махнул рукой. Зимин поспешно («Не слишком ли поспешно? Не заметят ли чего?» — посыпались, как гвозди из кармана, сомнения) соскочил с ящика и бросился к выходу. Ему по роли отводилось загонять машины в мастерскую. Угонщик к этому времени, сделав дело, исчезал. Нежелание светиться перед лишними людьми, инстинкт самосохранения — Зимин был в этом уверен — именно угонялы. Тенгиз чрезмерной тягой к конспирации не страдал, скорее наоборот.

«Не обманет ли эта Газель? — выскочил, как чертик из табакерки, не вполне осознанный страх, охвативший Зимина, когда он садился за руль угнанного „Форда“. Однако он успел отметить, что тачка новая, почти без пробега и еще не вполне „обжитая“. — Обманет — не обманет, какая разница? Не хрен было ломаться, как малолетке. Ввязался, увяз, чего теперь…»

И тем не менее что-то сладостно-щемящее бродило в нем, похожее на ощущение перед спуском с высокой горы. И страшно, и тянет, и знаешь, что съезжать придется, а внизу, может, лучше будет…

От угонялы в салоне всегда оставался один и тот же запах. Зимин ждал, когда же тот поменяет туалетную воду, но теперь ему придется вовсе без нее обходиться. «Или его не возьмут? Да нет, возьмут, тачка наверняка подставная, ее как пить дать, вели от места угона. „Мусорам“ охота ведь побольше народу загрести. Конечно, подставная тачка, — уцепился он мыслью за догадку. — Слишком уж аппетитная. Такую лучше бы целиком продать, а не по частям. Но Тенгиз по-другому не работает, только через разбор. У него такая специализация».

Так, думая-толкуя, думами заговаривая разрастающийся страх, Зимин завел машину в мастерскую, поставил перед «ямой», на «яму» тачку они затолкают позже, когда это понадобится. Его собственное авто, на котором приехал Тенгиз, оставалось на улице рядом с ангаром мастерской.

Стопка закрыл створки ворот и присоединился к Зимину. Тот открыл заготовленной отмычкой багажник и выбрасывал оттуда его содержимое на бетонный пол ангара.

И завертелась привычная работа, которая лучше всего прочего отгоняла мрачные мысли Зимина, хотя прогнать окончательно и она не могла.

Нарастал с каждой минутой, с каждой отвинченной гайкой, с каждым открученным болтом вольтаж вопроса «когда?». Когда же наконец это все закончится?! Чего ждут?! Пора, мать их ментовскую!

Да тут еще добавилось раздражение Тенгиза, повисшее в воздухе мастерской вместе с дымком анаши. Грузин привычно помалкивал, вполглаза наблюдая за разборкой машины, но смолил второй подряд косяк. И только иногда ругался на причудливой смеси грузинско-русского мата, когда ронял брелок, что вертел в руках, или просто так, без явного повода. Стопка еще месяц назад подметил, что Тенгиз «дури» стал курить «до дури», а сегодня вообще разошелся. Два косяка подряд — даже для него чересчур.

Металлические створки ворот их ангара вздрогнули, по мастерской пронесся грохот и лязг. Зимин вздрогнул и чуть не выронил из рук аккумулятор.

— Ветер, — оторвался от колеса Стопка, заметивший, что резкий звук напугал напарника.

«Вот это плохо, — расстроился Зимин, — он заметил, что я нервничаю, а с чего нервничать, все же как обычно. Конечно, Стопка не Тенгиз…»

Поставив аккумулятор на полку, Зимин вернулся к машине, склонился над мотором. Главное, не вызвать подозрений у Тенгиза. А тот, до того восседавший на газете, постеленной на перевернутое ведро, затушил о пол долбан и, что-то насвистывая, направился в дальний угол ангара. Дойдя, откинул крышку большого железного ящика с песком, выкрашенного в пожарно-красный цвет.

— Песок давно менять пора, — эту фразу Зимин слышал и от Стопки тысячу раз. Стопка взял в руки пульт тельфера. Пришло время вытаскивать мотор.

Закончив мочиться в противопожарный ящик, Тенгиз захлопнул красную крышку и с тяжелым вздохом опустился на нее. Стопка подводил крюк тельфера к открытому капоту. Зимин ждал, когда подведет, проверял, все ли болты вкручены. Тенгиз надумал закинуть ногу на ногу и перешнуровать ботинок.

Закончился гаражный массив, скопище преимущественно синих и бурых домиков, плечом к плечу держащих тесный строй. Военные люди должны умиляться, оглядывая радостную для их глаза картину торжествующего однообразия. Но менты, люди полувоенной организации жизни и мышления, обрадовались, когда закончился бетонный забор, опоясывающий гаражный кооператив, и начался пустырь. Огромная пустошь с островками травы, мусора и проступающей из снега черной земли, на которой неподалеку от дороги стояли два ангара и несколько сарайчиков. На эти постройки указывала стрелка на дорожном щите, а надпись под стрелкой поясняла: «Шиномонтаж. Ремонт автомобилей. 50 м».

Милицейский «уазик» и «шестерка» Виктора свернули по стрелке и, не снижая скорости, помчались по асфальтовому ответвлению к постройкам на пустыре. Гюрза приоткрыла боковое стекло и, подставившись под встречный ветер, выгоняла остатки сонливости, чтобы выйти из машины в состоянии полной боевой готовности.

Они ехали уверенно, зная, что и тот, кто нужен, и то, что нужно, — все на месте. Зимин был не прав, думая, будто менты следили за каждым шагом угонщиков. Никто этим не занимался, мощностей не хватило бы. Но был наблюдатель, он «держал».

«Шиномонтаж и т. д.», и о прибывших друг за другом с небольшим интервалом Тенгизе, на машине Зимина, и угонщике, на «Форде», операм во главе с Гюрзой стало известно незамедлительно. Опера ждали этого сообщения в теплых стенах отделения и без большой охоты поплелись к выходу, но надо надо бороться с преступностью. От отделения до «Шиномонтажа» было пятнадцать минут ходу.

За это время машину разобрать полностью не могли никак. Реальной езды получилось все двадцать две минуты — треклятые пробки виноваты.