Букет для будущей вдовы

- Раиса Михайловна, у меня есть основания считать, что вы намерено занижаете оценки Лене Ягуповой. (Ягупова училась в 7 "Б". Лиза была у них классным руководителем) Девочка успевает по всем предметам, кроме вашего. Я знаю о долгом разговоре, который вы имели с её мамой. Вероятно, вам отказались заплатить?

Химичка, побагровев, отчеканила:

- Елизавета Васильевна, не забывайтесь! Я понимаю, что в вашем положении в голову могут приходить самые разнообразные фантазии, но, тем не менее, постарайтесь следить за языком. Иначе я вынуждена буду обратиться к руководству.

- Так вы мне угрожаете? - спокойно уточнила Лиза. - И тыкаете мне в нос моим положением? Между прочим, я жду ребенка от собственного мужа, ничего зазорного в этом нет. А вам, вероятно, завидно, потому что вас никто так и не пожелал взять замуж.

- Хамка. Молодая распоясавшаяся стерва! - выдала Раиса Михайловна, заходя в кабинет и хлопая дверью. А Лиза, придерживая живот, отправилась плакать в учительскую. Разборки начались в этот же день. К делу подключилась директриса. Химичка, сама не осознавая того, как глубоко себя топит, ещё несколько раз прилюдно назвала молодую коллегу "халдой" и "хамкой". Родители бедной Лены Ягуповой, из-за которой, формально, все началось, на неделю забрали девочку из школы. Все складывалось как нельзя лучше. И к исходу месяца Лиза подала заявление об увольнении по собственному желанию.

А ещё через полтора месяца ей снова приснился человек в черном, уносящий из комнаты окровавленного младенца. В ту ночь у девятнадцатилетней незамужней студентки автодорожного института родилась дочь весом три килограмма шестьсот граммов и ростом пятьдесят два сантиметра.

Теоретически Лизе полагалось "дохаживать" ещё около четырех недель, но они с Анатолием тут же решили, что девочка окажется немного "недоношенной". Она лежала в детской, вмести с другими младенцами. Темные волосики на её голове ершились смешным хохолком. "Это будет моя дочь", - пыталась понять Лиза. - "Она уже моя дочь!"

"Ну что, с дочкой вас, мамаша! Поздравляю!" - сказала тогда детская медсестра, распеленавшая на столе девчушку. - "Смотрите. Любуйтесь. Ох, какая красавица!" И не добавила лишь только: "Вся в мать". Тогда этой женщине было уже, наверное, за сорок, но волосы её ещё сохраняли натуральный каштановый цвет. Хной они начали отливать уже потом. Через четырнадцать лет. А тогда она написала на чистых клееночках "Шайдюк Е.В, девочка", ещё раз объяснила, как кормить и пеленать малышку и пожелала всего самого доброго.

Лиза боялась не её. Кого угодно, но только не её. Доктора в детской поликлинике, соседку, глядящую ехидно и многозначительно и советующую, как повысить количество молока. Эту самую молодую студентку, в которой мог проснуться запоздалый материнский инстинкт. Кого угодно, но только не её. А пришла она...

Лиза ничего не сказала Анатолию (благо, он никогда не считал, сколько она тратит), отказалась от идеи купить Анечке колечко, собрала все, что было в доме и заплатила. Это ненавистное бирюзовое пальто снова замаячило под окном её рабочего кабинета через месяц, и снова потребовались деньги. Тогда она продала золото. Муж опять не заметил: ему к тому времени было уже глубоко плевать на то, как она выглядит, и в чем ходит.

"Все. На этот раз - все!" - пообещала доброжелательная женщина с выкрашенными хной волосами и пришла в третий раз. Кто-то на работе упомянул Гаянэ. Лиза кинулась к ней тем же вечером. Рассказала все, давясь слезами. Та посоветовала, прежде всего, привести девочку. ("Ее надо защищать - не тебя, ей будет горе - не тебе!") Над головой Анечки в железной плошке отливали воск и прятали в темный шкаф новые хрустящие простыни. А Лиза требовала: "Гаянэ, останови эту женщину! Накажи эту женщину! Я ей плачу, тебе плачу. Ты, вспомни, сколько я уже отдала тебе денег!" "Она сама к себе зло зовет", - невнятно объясняла Гаянэ. - "Сама себя накажет!" "Она обещает рассказать Аньке!" - плакала Лиза и снова собирала деньги по приятельницам и дальним знакомым. Набрала. Договорилась о встрече, пришла с маленьким простеньким "Кодаком" и незаметно сфотографировала свою мучительницу, когда та читала объявления на кирпичной стене дома. Но шантажистка как будто что-то почувствовала: между своими обычными задушевными фразами вставила: "Лиза, ты, надеюсь, не хочешь, чтобы Анечка, кроме того, что было на самом деле, узнала что-нибудь еще?.. Например то, что настоящая мать не хотела её отдавать, плакала, а вы припугнули, потребовали, заплатили?" "К чему вы это говорите?" - спросила Лиза. Та пожала плечами: "Да ни к чему. Просто так". Тогда она пришла к Гаянэ, положила фотографию на стол и сказала в лоб: "Накажи её. Я знаю, ты можешь... Не поможешь мне, я в милицию пойду и про все твои доходы-расходы распишу в подробностях". "Я - не ведьма. Чего ты хочешь?" - спросила Гаянэ. И она удивительно спокойно ответила: "Я хочу, чтобы ты её убила. Иначе я убью её сама"...

- Да. Она хотела её убить, - Гаянэ закрыла фломастер колпачком и убрала его обратно в подставку. - Но мне не верилось, что она это сделает.

- Почему не верилось? - я посмотрела на настенный календарь в углу. Это была репродукция с фрески - рыцарь в доспехах, поражающий копьем мерзкого дракона.

- Потому что такие женщины как Лиза сначала много кричат, а потом падают в обморок. Когда я ещё жила на Кавказе, у нас в селе была одна девушка. У неё парня зарезали бандиты. Как она рвалась, как кричала, что убьет их всех: её даже к кровати привязывали! А потом прошло время, и она вышла замуж за одного из этих бандитов...

Смысл притчи доходил до меня с трудом. Точнее, никак не желали выстраиваться параллели:

- Так вы считаете, что Елизавета Васильевна до конца своих дней платила бы шантажистке или, в конце концов, сама рассказала бы Ане всю правду?

- Ничего я не считаю, - она быстрым легким движением поправила свои пышные волосы, сколотые на затылке шпильками. - Убила - значит, такая была её судьба. Значит, я в ней ошибалась. Девочку жалко. Разве так лучше для неё будет? А Лиза - дура. Лучше бы в суд пошла и заявление написала. Теперь вот в тюрьму сядет, и правильно.

На улице надсадно взвизгнули петли калитки. В холле снова послышались мягкие шаги - наверное, русский муж Сергей в своих домашних тапках шел анкетировать очередного посетителя.

- Спасибо вам, - я поднялась, одернув юбку. - Вы очень помогли.

- А-а! - Гаянэ махнула рукой. - Как чувствовала, что влезу с Лизой в какую-нибудь историю.

Она тоже встала, быстрыми ловкими пальцами собрала со стола исчерканные фломастером бумажки, сложила их в аккуратную стопочку, перевязала суровой ниткой и протянула мне:

- На, возьми. Чай сядешь пить, один листочек в чашку окунешь, подумаешь о чем-нибудь хорошем, бумажку выкинешь, а чай дальше пей. Так десять дней. Тебе поможет: ты нервная.

- А что это такое?

- Зачем спрашиваешь? Все равно не поймешь. Бери, не бойся. Гаянэ ещё никого не отравила.

Перспектива пить чай с жидким фломастером меня прельщала очень мало, но отказываться было как-то неудобно. Неуклюже помявшись с листочками в руке, я полезла в задний карман юбки за деньгами.

- Эй! - Гаянэ погрозила мне пальцем, снова улыбнувшись на все тридцать два зуба. - Деньги убери. Милиции бесплатно.

- Так я же сама не из милиции!

- Тем более, бесплатно. Милиционерам хоть по службе положено в такие дела лезть, а тебе, видно, делать больше нечего. Молодая, красивая, а? она взглянула на меня почти с укоризной. - Знаю таких как ты. Вам всю жизнь чай с такими листочками пить надо. Тогда, может, на старости лет в ум придете... Иди уже, иди! Не видишь, люди ко мне?

Я быстро оделась в холле и выбежала из калитки, провожаемая внимательным взглядом Сергея, удосужившегося надеть под домашние шлепанцы носки. Огляделась вокруг, увидела на месте оба джипа, а рядом, на широкой лавке, Митрошкина, самозабвенно режущегося с аборигенами в карты.

- Ну все, можно ехать домой, - сказала я, подходя и трогая его за локоть. Он с явным огорчением вздохнул, положил карты, взял у одного из партнеров какие-то деньги и радушно попрощался с новыми знакомыми. В Электронном переулке по-прежнему завывал дикий первобытный ветер.