Похищение из провинциального музея

— Ну и что? — Киселев выкатил кресло из темного угла и расположился напротив Фомина.

Фомин насмешливо фыркнул:

— Я ничуть не удивлюсь, если через полчасика вдруг выяснится, что картину вовсе не украли. Кто-то из вашего персонала снял ее без разрешения начальства, чтобы вбить в раму выпавший гвоздик или сменить протершийся шнур.

— Что ж… Подождем полчасика. — Киселев принял ленивую позу. — И поговорим… хотя бы о Сенеке. Он утверждал, что люди, которым мы уделили время, не считают себя должниками, хотя время вернуть невозможно;

— Все умничаешь? — усмехнулся Фомин. — Не отучился?

— Нельзя ли ближе к делу? — вспыхнул Киселев. — Ты должен меня допросить по всей форме.

— Чудовищная правовая безграмотность! — заявил Фомин. — На месте опрашивает инспектор уголовного розыска, а я следователь. И я еще не решил, стоит ли вообще возбуждать дело. Ну скажи мне положа руку на сердце, кому может понадобиться картина из какого-то захудалого, провинциального музея?

— Так, так… Очень интересно! — Киселев возмущенно подпрыгнул в кресле. — Продолжай развивать свои соображения.

— Ты не обижайся, — благодушно продолжал Фомин. — Постарайся объективно оценить ситуацию. Ты, конечно, патриот нашего родного Путятина, любишь свою работу, но…

— Давай, давай! — вставил Киселев. — Смелее веди наступление!

Фомин и Киселев десять лет проучились вместе, не отличаясь в школьные годы особыми успехами в науках. После десятого класса Коля Фомин поехал по комсомольской путевке в Сибирь на стройку. Володя Киселев остался дома, у него тяжело болела мать. Она болела уже много лет, и Володя тащил на себе все домашнее хозяйство, сад и огород, убирал в доме, варил обед и воспитывал Таньку, младшую сестренку.

Работу себе он нашел в городском музее. Володя неплохо рисовал, и даже пробовал писать красками. Оформлял стенгазеты, наглядные пособия и мало-помалу набил руку. Иногда ему случалось заработать пятерку, а то и десятку на объявлениях и афишах для клуба. Так что в музей Володя пришел, как он сам полагал, опытным специалистом по части оформления. История его не интересовала — школа внушила Володе стойкое отвращение к датам и цитатам. Однако, проработав в музее год, Киселев поступил на заочное отделение областного педагогического института, по историческому факультету. За время его заочной учебы в Путятинском музее появилась новая штатная единица — заместитель директора. Сюда прочили бывшего Володиного школьного учителя, это был счастливый случай избавить от него ребят, но Ольга Порфирьевна добилась в горсовете, чтобы замом утвердили Киселева. В горсовете подозревали, а в гороно говорили открыто, что старая директорша музея выдвинула Киселева в замы, чтобы вертеть им как угодно. Деспотический характер Ольги Порфирьевны был всем известен. Однако насчет мягкотелости Володи в горсовете, в гороно да и вообще в Путятине могли очень сильно ошибаться.

Репутация тюхи-матюхи сложилась у Володи на том основании, что его привыкли видеть бегущим с хозяйственной сумкой в магазин или на базар, развешивающим белье во дворе своего дома, причем мокрый фартук выдавал, что стиркой занимался не кто иной, как он сам…

Людские мнения обычно складываются по шаблону. Но ведь можно заниматься стряпней, ходить по воду, стирать белье и даже — если уж на то пошло! — шить себе рубашки и при всем при этом иметь несгибаемый, волевой характер. Разве мало женщин с исключительно сильными характерами всю жизнь ведут хозяйство, варят и шьют? Почему же мужчина, на которого свалились женские заботы, должен непременно превратиться в тюху-матюху?

Володя Киселев был решительно не согласен с общественным мнением, сложившимся по шаблону. И тем более не согласен, что он сам всегда избирал оригинальный ход рассуждений и любил парадоксальные выводы. К тому же втайне Володя был страшно честолюбив и в своем воображении постоянно вел сложную игру с Ольгой Порфирьевной, умело противопоставляя ее неустойчивому дамскому деспотизму свою стальную руку в мягкой перчатке.

К сожалению, Фомин не догадывался обо всех этих качествах своего бывшего одноклассника и в разговоре с ним взял излишне снисходительный тон. Для Фомина Володя был робкий неудачник, ничего не видевший дальше родимого Путятина, тогда как сам Фомин и на стройке поработал, и бандитов ловил, будучи дружинником, и в армии отслужил, и учился в школе милиции, и практику проходил под руководством знатоков своего дела.

— Вы тут и понятия не имеете, что такое современная система сигнализации. В Москве в любом музее… да и не только в музеях или там универмагах… известные артисты, художники, писатели ставят квартиру под охрану. Вор сунул в дверь отмычку — и сразу в отделении милиции вспыхнула лампочка. До форточки не думай дотронуться — сразу тревога. Конечно, это я тебе упрощенно объясняю, чтобы ты мог понять, а на самом деле все не так просто, современная аппаратура, электроника, телемеханика и тэ пэ. А у вас тут что? У вас какая-нибудь тетя Маша караулит все ваши ценности. Спит в вестибюле или в лучшем случае вяжет внукам носки.

— Не тетя Маша, а Денисия! — возразил кротко Володя.

— Кто? — спросил Фомин. — Не понял!

— Нашу сторожиху зовут Денисия. Если фамильярно, то тетя Дена, а никак не тетя Маша. Впрочем, ты угадал, она отлично вяжет. Девочкой она служила в этом доме на побегушках. А хозяин этого дома был из староверов, у него в кабинете собраны труды по истории раскола в России. Будет время и охота — погляди, любопытно.

— Для чего?

— Ну, хотя бы для того, чтобы по душам поговорить с тетей Деной. Она у нас держится старой веры.

— Тебе это кажется криминалом.

Киселев расхохотался:

— Фома, ты ничуть не меняешься! Ты все такой же, Фома! Я думал, что из тебя сделали современного сыщика, этакого интеллектуала, который не только владеет приемами дзюдо, но еще и цитирует к месту Лабрюйера, а также разбирается, кто такой Гоген и кто Ван Гог. Но, оказывается, не все в вашем ведомстве такие блестящие эрудиты.

Фомин покраснел и набычился.

— Прошу тебя, перемени тон. Мы с тобой сейчас не на пятачке прогуливаемся. И ты на работе, и я здесь по делу. Я же тебя не называю Киселем.

— Да называй, пожалуйста, как тебе угодно. Хоть Киселем, хоть подследственным.

— Не ощущаю такой потребности! — отрезал Фомин.

— Не хочешь — не надо! — весело согласился бывший одноклассник. И тут же перешел на серьезный тон: — Я собирался тебя спросить, следишь ли ты за современными тенденциями в искусстве. Но это, в общем-то, был вопрос чисто декларативный. Видишь ли, Коля, Вячеслав Павлович Пушков, наш с тобою земляк, при жизни не завоевал большой славы. Думаю, что он за ней и не гонялся. Только однажды ему достался шумный успех. О портрете Таисии Кубриной много говорили и писали. «Девушку в турецкой шали» собирались купить для Третьяковки, но художник наотрез отказался продать эту картину. Пушков не отдал портрета Таисии и ее отцу, хотя тот предлагал большие деньги. Писали туманно о ссоре художника со своим меценатом. Пушков был должен Кубрину немалую сумму.

— И что же потом?

— После революции Кубрины эмигрировали. Долгие годы считалось, что им все-таки удалось прижать Пушкова и они увезли картину с собой. Портрет девушки в турецкой шали считался безвозвратно утраченным для русского искусства. Друзья Пушкова боялись хоть словом напомнить ему об этой работе, чтобы не бередить душу художника. И вот представь себе сенсацию, когда Пушков однажды объявляет, что преподносит все свои картины в дар родному городу и среди них оказывается и портрет, считавшийся пропавшим. Никто и не догадывался столько лет, что «Девушка в турецкой шали» хранилась в чулане у самого художника. Что ты на это скажешь?

Фомин пожал плечами.

— Бывает…

— А я убежден, что за этим скрывается какая-то тайна. — У Киселева отчаянно заблестели глаза. — Моделью художнику послужила девушка со странным характером. В старых газетах я вычитал, что некий критик — тогда он был корифей, а теперь его имя ничего не значит, — так вот этот критик на выставке застыл перед «Девушкой в турецкой шали» и изрек, что именно такой ему представлялась Настасья Филипповна… героиня романа Достоевского «Идиот».