Можайский — 4: Чулицкий и другие (СИ)

— Иногда они возвращаются!

И вот тогда мы вздрогнули:

— Кто возвращается? — вскрикнул — от неожиданности срываясь на писк — наш юный друг.

Иван Пантелеймонович посмотрел на него с укоризной и назидательно погрозил указательным пальцем:

— Но-но-но, вашбродь! Да нешто вы не знаете? Сказано ведь: не удивляйтесь этому, ибо наступает время, когда все, кто в гробах, услышат глас, и выйдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения [11].

Поручик, нимало не стесняясь моего присутствия, сплюнул на паркет:

— Да ну тебя, Иван Пантелеймонович! Я-то уж было подумал…

Иван Пантелеймонович вновь погрозил пальцем:

— Вы как дитя, вашбродь… да вы дитя и есть! Знаете, что в такой ситуации сказал бы человек ученый?

— И знать не хочу!

Поручик отвернулся, но слова Ивана Пантелеймоновича догнали его и в спину:

— А сказал бы он — метафора!

Все, включая и нашего юного друга, невольно прыснули.

— Ладно, господа, — вернулся к теме господин Чулицкий, — Бог с ним, со Страшным судом, уж извините за каламбур. Продолжим. Вы понимаете, что меня откровение Кузьмы застало врасплох, а если еще учесть и слова генерала о привидениях… В общем, я крепко задумался. Кузьма терпеливо ждал. Наконец, я, уже кое-что для себя решив, задал ему, как я полагал, последний и, на мой личный взгляд, важный вопрос:

— А как же ты к нему попадаешь, если он на стук не открывает? У тебя ключ имеется?

«А как же! — ответил Кузьма. — Имеется».

— И вот, ты входишь к нему…

«Вхожу».

— А он встречает тебя в гостиной?

«Бывает, и так. Но — редко».

— А как бывает часто?

«Валяется он обычно без чувств».

— В гостиной?

«Когда как».

— Прямо на полу?

«По-разному».

— А бутылки?

«Уж не знаю, кто — наверное, все же, он сам, — но кто-то пустые бутылки выставляет рядком. Я их забираю».

— А вообще уборка? Кто-нибудь ею занимается?

«Нет».

— И домовладелец это терпит? Там ведь, в квартире, срач, поди, страшный уже стоит?

«Срач?» — Кузьма на мгновение скорчил гримасу отвращения. — «Да. И верно — настоящий срач. Лучше и не скажешь, ваше высокородие!»

— Как же это терпит домовладелец?

«Не знаю».

— Гм… ладно: ступай пока, но далеко не отходи. Скоро ты мне понадобишься.

«Зачем?»

— Ключ у тебя, Кузьма! Ключ мне твой нужен будет!

«А!» — с облегчением, как мне показалось, воскликнул этот малахольный. — «Хотите, я его сейчас вам дам, ваше высокородие?»

— Нет, не нужно: держи его при себе, — именно так ответил я, имея на то вескую причину: о ней — чуть позже.

Михаил Фролович сделал небольшую передышку, а затем вновь понесся карьером:

— Снова поднявшись на этаж, я велел надзирателям занять пост: никого из квартиры не выпускать, если, паче чаяния, кто-то пожелает из нее выйти, и никого в нее не пускать: если вдруг кто-то — кроме Кузьмы — объявится и пожелает попасть внутрь. Если же кто-то и впрямь объявится, задерживать таких и, свистом вызвав подмогу, отправлять в полицейский дом. Убедившись, что мои указания поняты и будут безусловно исполнены, я спустился в парадную, вышел на улицу и почти побежал к проспекту: в трактир «Эрмитаж». Прохожие шарахались от меня, но я не обращал внимания на их недовольство. Меня больше заботил сам бег: давно уже миновали годы, когда я, как истинный полицейский рысак, мог пробежать и версту, и пять, не чувствуя мучительного удушья!

Чулицкий со вздохом повернулся из стороны в сторону: так, чтобы мы смогли посочувствовать ему, глядя на его… гм… представительную фигуру.

— Конечно, — навертевшись, продолжил он, — можно было и в коляске поехать, благо стояла она тут же, у парадной, но это показалось мне чересчур: до трактира — через линию и напрямки, дворами — было рукой подать… что обо мне подумали бы, вздумай я отказаться от пешей прогулки? Итак, я пробежался, словно в дни моей радужной юности, и к «Эрмитажу» прибыл в настроении мрачном, чтобы не сказать — в злобном. Никитин — владелец, а точнее — арендатор помещений, устроенных под кабак, оказался на месте. Но встретил он меня без явного воодушевления, так что мы оба друг друга стоили. «Милостивый государь! — с места в галоп набросился на него я. — Извольте объясниться!»

«Милостивый государь! — огрызнулся он. — Извольте снять пальто! У меня — приличное заведение, а не скаковая лужайка!»

— А на съезжую? — парировал я.

«А жалоба его превосходительству?» — не остался в долгу он.

— А санитарная инспекция незамедлительно?

«Гм…» — как-то сразу сник он. — «Что вам угодно?»

— Приятно иметь с вами дело! — усмехнулся я и уселся на стул. — Воды!

Никитин исчез, но через минуту вернулся с подносом. На подносе стояли графин, сифон, рюмка и бокал.

— Что это?

«Водка». — Мои брови взметнулись вверх. — «И сельтерская», — добавил Никитин.

Я наполнил стакан и выпил. Одышка прошла. Мне стало лучше. Настроение тоже поднялось.

— Присаживайтесь, — велел я, и Никитин уселся рядом. — Поговорим.

«Так что же вам угодно? Какие объяснения вы ожидаете?»

Я посмотрел ему прямо в глаза и — без промедлений — брякнул:

— Кто открыл счет для жильца из дома по линии?

«Из того, где старшим дворником Кузьма?» — уточнил Никитин.

— Точно.

«А почему вас это интересует? Здесь есть какое-то нарушение закона?»

— Зависит от обстоятельств.

«А если точнее?»

— Мы, — я подчеркнул это «мы», показывая, что говорю не от своего, собственно, имени, а от имени всей полицейской силы нашей Империи, — мы подозреваем, что речь идет о преступлении. Ваш трактир, любезный господин Никитин, облюбован кровавыми злодеями!

На Никитина, однако, моя патетика впечатления не произвела. Кабатчик только пожал плечами:

«Неубедительно», — заявил он, глядя на меня без малейшего смущения.

Я взорвался:

— Значит, инспекция?!

Никитин — всхорохорившийся было — вновь поник и вновь как-то сразу. «Что-то здесь совсем нечисто», — отметил я себе для памяти, чтобы разобраться с этим позже. А пока — воспользовался моментом и насел на шалманщика:

— Хватит ваньку валять, любезный! Живо: кто открыл счет?

Никитин сдался:

«Кто этот человек — не знаю: он не из моих клиентов. Ни завсегдатай, ни вообще. Он просто явился где-то с полгода назад и поставил условие — буде я соглашусь, конечно: раз в две-три недели он лично или через кого-то еще станет передавать мне определенную сумму денег, а я в ее счет буду отпускать всевозможное пойло и немного закусок…»

— Пойло? — уточнил я.

«Да, именно пойло». — По губам Никитина проскользнула усмешка. — «Самую низкопробную дрянь, какую только смогу найти».

— Стало быть, дрянь?

«Вы не подумайте только, — спохватился Никитин, — сам-то я ничем подобным не торгую и моим клиентам не предлагаю. В моем заведении всё — наилучшего качества… Да вот: убедитесь сами!»

Он протянул мне лежавшую на столике карту, я машинально взял ее и начал просматривать. По названиям блюд и напитков — отдельной винной карты в «Эрмитаже», похоже, не было — действительно всё выходило вполне благополучно. Не могу, разумеется, подтвердить, что продукты и напитки и впрямь относились к категории наилучших, но и явной дешевки там тоже не было.

— Допустим, — я положил карту обратно на стол и — как на духу — плеснул себе водки: водка, кстати, тоже оказалась сносной. — Допустим. Но коли так, зачем вообще вы взялись за этот странный заказ?

Никитин пожал плечами:

«Так ведь выгодно, господин статский советник».

— Да?

«Конечно. Считайте сами. За каждую проданную таким удивительным способом бутылку я получал вдвое против ее обычной цены. За каждую закуску — тоже. Кроме того, я получал комиссию непосредственно от торговцев, которые снабжали меня всей этой мерзостью. А еще — экономил на вознаграждении Кузьме».