Трупоукладчик

— Чувствую влияние улицы, — хмыкнул я.

— Но тебе, Саша, только закусить, — предупредили меня. — Все это надо съесть. — И я увидел несколько корзинок с пирогами.

— О, да тут на целый полк! — воскликнул я.

Полк незамедлительно явился на вопль. В лице боевых друзей, а также Лады и… ещё одной девушки. Мне незнакомой.

В ходе последующей суеты выяснилось, что прекрасную незнакомку зовут Маргарита. Она двоюродная сестра Лады со стороны троюродного брата, который, в свою очередь… ну и так далее. Что и говорить, ветвистое гносеологическое дерево, пустившее первые корни в благодатном Краснодарском крае.

Рита — журналистка. Вернее, пока учится в университете. Что само по себе замечательно: будет кому сочинить очерк о героических буднях гвардии рядовых и самых скромных граждан своего многострадального отечества.

С шутками да прибаутками сели за стол. Праздничный стол ломился от всевозможных яств, если выражаться суконным языком бытописца ХIХ века. Холмы из пирогов утверждали, что реформы в нашей стране приказали долго жить и народ мужественно переносит трудности переходного периода.

На мой взгляд, «женский» день придуман таки мужчинами: когда ещё можно так нализаться и обожраться?! Да ещё по такому благородному поводу: в честь прекрасных дам-с! В этом смысле тетя Лена абсолютно права: чикалдыкнуть да закусить. Что может быть приятнее в приятном обществе?

— Мальчики ухаживают за девочками, девочки наливают мальчикам, клекотал тамада Котэ-Кото. — Предупреждаю: Алексу только минеральную, пусть укрепляет нервную систему.

— Детки, вы налегайте, налегайте на пироги, — хлопотала Елена Максимовна, — тут калориев на всех…

Панин и Лада молчали, однако переглядывались, как весенние кот и кошечка. Маргарита, выполняя указание тамады, поставила перед моим носом фужер с минеральной водой, где плавали пузырики с полезным для организма кальцием. Кажется, девушка была в курсе того, что мое здоровье было подорвано.

— Калбатоно Лена, за вас! — предложил тост неутомимый Котэ. — Ладо, Марго, будьте, как ваша бабушка. Она боевая, молодая, любвеобильная. Не побоюсь этого слова!

Словом, праздник зашагал по независимому государству в сорок четыре жилых квадратных метров. Холмы пирогов стали таять на глазах, как айсберги в океане. Рябиновая настойка дурно подействовала на тамаду, он зарапортовался и принялся читать стихи. После таких строчек: «Понукая лошадку марксизма, Мы теперь хворостим коммунизм. Знать, довел нас до мук пароксизма Догматический наш плюрализм», — Кото лишили почетного звания тамады и уложили спать в укромном местечке.

Затем я и Рита засобирались уходить. Одновременно. Такое порой случается между мальчиком и девочкой. И что интересно: нам оказалось по пути. А путь у нас, известно, один: через тернии к стеариновым звездам.

Получив за хорошее поведение по корзинке пирогов, гости в нашем лице покинули гостеприимный дом.

На улице по-прежнему шалила весна. От дурманно-пряного воздуха буквально каждая щепка лезла на щепку. В смысле, в ручьях и заводях. Птичьи любовные скандалы в дырявых сетках ветвей звучали, будто симфонические оркестры под управлением сумасшедшего дирижера. Прохожие беспричинно улыбались друг другу, и казалось, что пациенты домов печали получили досрочную амнистию. Вместе с букетиками подснежников.

Было хорошо, однако у меня возникли проблемы: от воды и пирогов с котятами мутило, и я не представлял, о чем говорить с молоденькой спутницей, рядом с которой я чувствовал себя инвалидом первой мировой после химической атаки. Тем более я дал зарок после того, как меня малость присыпало гексогеном в городке Тоцке, что с девушками не завязываю никаких отношений. Почему? (Как говорится, химия-химия — известно, что синее.) Шутка. Если серьезно, не хочется обижать ту, кто тебе понравился.

— Неправда ли, хорошая погода? — брызнул я. О, Господи! Типун тебе, Алекс, на язык.

— Да уж, — сочувственно улыбнулась Маргарита. — Я люблю весну. Особенно месяц май.

— Май?

— Ага. — И спросила с иронией: — Желаете стих? Белый?

— Желаю.

— «То ль я под деревом душистым стою, осыпана лепестками, то ль в канцелярии Небесной встряхнул ангел-хранитель дырокол…»

— Ангел-хранитель, — хмыкнул я. — Твои стихи, Марго?

— Не понравились?

— Я этого не говорил.

— Моей подруги, а что? — наступала.

— Хорошо. Ничего не имею против твоей подруги и её стихов. Белых, осторожно проговорил, боясь, что меня укусят за локоть. — И прошу: давай на «ты», пожалуйста.

— А вы, ты… сочинял? — горячилась девушка. Наверное, ей было обидно за подругу. В собственном лице.

— Сочинял, — отшутился я. — В возрасте десяти лет. Потом бросил.

— Ну и например? — на девочку явно действовала весна: румянец алел на юнкоровских щеках, темные зрачки расширились, как у тухляка — человек, не умеющий употреблять наркотики.

Я пожал плечами и, изобразив поэта-глашатая, пробасил:

— «Мас хиляю — зырю кент, а за ним петляет мент. Сбоку два, — кричу. Кирюха! Бог послал, валит рябуха. Завалились в шарабан и рванулись мы на бан. Ночь фартовая была, отвалили два угла…» Ну и так далее.

— Класс! — изумилась девушка. — Это по какой фене? Уркаганской?

— Научно-популярная феня, — не согласился я. Что было недалеко от истины. — Желаете перевод?

— Желаю.

— На общедоступном языке это звучит примерно так: «Я гуляю, вижу друга, за которым следит милиционер. Подаю ему сигнал об опасности, но тут подъезжает такси, на котором мы едем на вокзал. Ночь удачная была, украли два чемодана…». И так далее.

— Нет, это не звучит, — засмеялась Рита, хлопая в ладоши. — Мало экспрессии. «Мас хиляю — зырю кент…» Вот это звучит! Музыка. Но научной ли интеллигенции? — и хитро-хитро глянула на меня.

— Ее, её арго, — не сдавался я.

Тогда Маргарита прочитала мне лекцию о том, что в России с восемнадцатого века существовали особые жаргоны: тарабарский; офеней торговцев в разнос (коробейников); экзотические жаргоны чумаков, нищих, конокрадов, контюжников, проституток; и вообще жаргон присущ многим профессиям: морякам, водителям, военным, врачам, инженерам, художникам, актерам и проч. Я уже хотел признаться, в каком НИИ изучал блатную музыку, да лекция и наш спор закончились. Мы подошли к старенькому зданию университета.

В садике на гранитном постаменте восседал Михайло Ломоносов, всматривающийся в невидимую и загадочную глубину Российской земли. Под памятником чирикал студенческий люд. Наше появление с корзинками в руках у ограды не осталось без внимания. Рита пользовалась очевидным успехом у полуобморочных недорослей, согбенных под грузом учебного процесса, голода и трынь-травы, то бишь слабеньких наркотиков.

— Ау, Ритуля! Маргоша! Ур-р-ра! Пирожки! Сел на пенек — и съел пирожок! Адамов, не шали, пирожки уйдут. Риточка, мы с тобой! И пирожками!

Я почувствовал себя лишним на празднике молодой жизни. Да ещё с этой холерной корзинкой: с ней я, должно, походил на областного грибника.

Я передал корзинку девушке:

— Голодному коллективу. Кстати, какая учеба в праздник? Или это посиделки с умным человеком? — кивнул на памятник.

— О, у нас конференция! — горячо воскликнула Рита.

— Что у вас?

— Встреча! С самой скандальной журналисткой в мире…

— И кто же это такая?

— Лариса Б. Борс! Класс! Во! Вы газеты читаете?

М-да. Кажется, сегодня меня лю этом уже спрашивали. Ну, не читаю я газеты. Не читаю. Значит что — не гражданин своего отечества?

— Странно, её все знают, — проговорила девушка.

— Кроме меня, — развел руками.

— А пойдем на конференцию, — радостно предложила Маргарита. — Будет интересно.

Право, мне хотелось продолжить знакомство с той, которая понравилась, да, во-первых, вовсю чавкали промокшие шузы, то есть башмаки, а во-вторых, в качестве кого я буду выступать среди молоденького табуна? В качестве заезженного мерина? Нет, только не это. Домой-домой, к родному овсу.