Сириус – собачья звезда

Алексей качает головой и под гвалт магнитофона уходит в коридор. Там набирает номер телефона и что-то говорит в трубку. Тихо, спокойно, уверенно.

За окнами уже гуляло утро. В чистую, стерильную кухню вошел Алексей, выпил минеральной воды, посмотрел на спящий, мирный дворик. Снова включил магнитофончик, слушал:

Голос Али: Алеша, мы уходим… Я обещала маме…

Голос Альберто: Леха, она тебя не любит.

Голос Ляпина: Нннет, любит! И уууважает! И мама! И Аля! И я, черт, куда ты меня тащишь, я тебе что, шкаф?

Голос Альберто: Ляп, я от тебя устал. Смертельно.

Голос Ляпина: А я нет! Счас загадку загадаем и пойдем.

Голос Альберто: Какая еще загадка, как дам в лоб!

Голос Ляпина: Лично для нашего оттттссссутствующего друга! Вот! «Днем спит, ночью летает и прохожих пугает». Кто это? Леша! Отгадаешь, получишь медаль за это… Куда ты меня? Альберто, я не стюардесса! И не учительница младших классов!.. Черррт!

Телефонный звонок. Алексей выключает магнитофон, поднимает трубку.

— Да, Кремль?

— Алеша, это я! Аля! Ты уже дома?… Мы вчера без тебя… Куролесили… Ляпин так наляпался…

— Это я понял, Аля.

— У тебя что-то случилось? Я приеду?

— Мне надо к мачехе. Мы с ней договорились. Давай встретимся через два часа?

— Где? У нашего памятника?

— Пожалуй. Они, Аленька, вечны, памятники, в отличие от нас, людишек.

Выйдя из подъезда своего дома, Алексей приблизился к машине. Автомобиль был старенький, потрепанный, видавший все дороги СССР. Открыв ключиком дверцу, сел за руль, включил зажигание и радио.

Машина выехала со двора на шумную улицу-реку. Радио передавало последние известия из горячих точек бывшего Союза ССР.

Кабина лифта тяжело гудела. Потом двери-створки открылись, из лифта вышел Алексей. Остановился у одной из дверей, послушал тишину. Где-то бормотало радио. Позвонил. Тишина. Снова утопил кнопку: бом-бом-бом. Пожал плечами, натянул на руки тонкие перчатки, ключом-отмычкой поколдовал над замком. Дверь приоткрылась — сумрачный коридор, как западня.

В гостиной работал телевизор. Передавали последние известия. В глубоком кресле сидела женщина. Неверный свет с телеэкрана искажал черты ее немолодого лица.

— Алевтина Ивановна? — позвал Плахов.

Женщина не ответила — мертвыми глазами смотрела на экран. Экран отражался в стекле зрачков.

Плахов перевел взгляд на столик — там теснились ряды лекарственных пузырьков и упаковок.

Прошелся по гостиной. Поднял телефонную трубку, набрал несколько цифр, однако сбился. Выудил из кармана куртки мини-аппарат, поднес его к трубке телефона… Покачал головой, удивленно хмыкнул: мол, что за черт, товарищи чекисты?…

Алексей осторожно вышел на лестничную клетку. Позвонил в соседнюю квартиру. Дверь приоткрылась, и в щель подозрительно выглянула сухонькая бабуля. Над ее головой висела стальная цепь.

— Чего, сынок?

— Бабуля, позвонить по телефону… У Алевтины Ивановны…

— Какая я тебе бабуля? — рассердилась «бабуля». — Я дедуля. Герой гражданской войны. Кавалер орденов Ленина.

— Ой, извините, дедуля!

— Документ имеется?

— Забыл, дедушка, — помялся Плахов. — Я от Алевтины Ивановны, соседка ваша…

— Это у которой генерал неделю как помер?

— Она самая.

Старичок подумал-подумал, вздохнул:

— Нет, не могу, сынок. Без документа.

— Что так? — сдерживался Алексей.

— Грабителей боюсь.

— Какой же я?…

Но дверь закрылась. Плахов не выдержал, чертыхнулся:

— А еще герой, черт старый! Пердун! Ленин бы открыл… соратнику по борьбе… С врагами народа…

Звякнула цепь. Дверь распахнулась. На пороге стоял старичок в старом, замызганном халате. Три ордена Ленина болтались, цепляясь за верхний карман халата. Старичок развел руками:

— Так бы и сказал сразу, что из органов! Прошу к аппарату!

Тихий, сумрачный кабинет. Стеллажи с книгами. На стене большой портрет маслом. На портрете — в полный рост Генерал. Парадная форма. Ордена и медали. Под сапогами поверженные стяги рейхстага.

Алексей сидит за дубовым, массивным столом; задумчив и Грустен. Переводит взгляд на край стола: там, в рамке, стоит фотография Деда. Дед в широкой крестьянской рубахе навыпуск; щурится от летнего солнца, улыбается в пышные пшеничные усы. В руках Деда — острогранная коса.

Условный стук в дверь. Плахов открывает — на пороге Альберто, обаятельный, в меру нахальный.

— Вызывали, гражданин начальник?

— Не светился, лекарь?

— Обижаешь. Как приказывали… Шел, как подводная лодка в Антарктиде, — обиделся Альберто. — Где наш труп?

— На месте. Проходи сюда…

Врач подходит к покойной, берет за руку, потом оттягивает веки.

— М-да, часиков восемь как… Ты получил, кстати, удовольствие от нашего хора?

— За такое пение убивать надо сразу.

— Ляпина, пожалуйста, первого. — И другим тоном: — Кто такая?

— Моя мачеха.

— А где твой старик?

— Там же, где и она. Неделю назад. Пока я там… в свободном полете…

— Прости, мы не знали — покачал головой Альберто. Наклонился над столиком, где теснились лекарства; взял упаковку в импортном исполнении. — Модное лекарство… Укрепляет сердечную мышцу. Но передозировка опасна. У нас были случаи… Кажется, три смертельных исхода…

— Ты думаешь, она сама? — сомневался Алексей.

— Ничего не думаю. Ты меня знаешь: пока человека, как консервную банку… Кряк-кряк… вжиг-вжиг…

— Вчера вечером я с ней говорил. Она плакала. Договорились, что я приеду… И самое главное: к ней поздно вечером приходила медсестра. Это я от соседа узнал… Сто лет старичку, а партизанит, как Марат Казей… Ну, давай о деле…

— А какое дело? В морг ко мне… Через два часа, пожалуйста… Все будет как на весах… Если желаешь, эксгумируем батю… Правда, процедура… Но картина будет полная… ясная.

— Ничего не получится, Альберто.

— Почему?

— Сожгли батю. Кремировали. Остался дым и общий пепел.

— Да? — удивился врач. — Как говорят наши дети: «Кто за Родину горой, тот истинный герой. Но мертвый герой лучше, чем живой». Никаких проблем!

Машина Плахова стартовала, и тотчас же за ней — черное авто. Сидящие в нем люди вели активные радиопереговоры:

— Я «седьмой». «Плаха» есть. Веду. Прием.

— Я «третий». Он один?

— Да, один как перст.

— Продолжайте наблюдение. И помните, что за зверя ведете.

— Есть помнить!

У памятника Поэту порхали птицы мира, смеялись дети, сплетничали, читали газеты, ели мороженое, пели под гитару. Здесь же прогуливалась девушка. Изредка поглядывала на огромную луковицу уличных часов. Наконец, распугивая голубей, бросилась к машине, что притормозила у бордюра.

— Слава Богу! Я уже забеспокоилась.

— Извини, Аленька. — Плахов чмокнул девушку в щеку. Взглянул в зеркальце заднего обзора. — В этой жизни сюрпризы, как мины, на каждом шагу.

— А сапер ошибается один раз. Верно?

— Алеша нашел три мины, Аля — на одну меньше. Сколько мин на свою голову собрали дети? Алеша и Аля? — спросил, улыбаясь, и нажал на акселератор. Машина помчалась по суетному дневному городу, занятому исключительно своими проблемами.

По городу в невидимой связке шли две машины. Они петляли по улицам, проспектам, площадям, улочкам, переулкам, пока «девятка» не припарковалась к многолюдному, шумному Центральному универмагу. Двое выбрались из «Жигулей» и пропали в базарном вареве. Люди, сидящие в «Волге», продолжали вести активные радиопереговоры:

— Я «седьмой». «Плаха» вместе с девушкой ушли в магазин. Прием.

— Я «третий». Вы их ведете? Там может быть встреча.

— Я «седьмой». Мы… мы на месте.

— Где это на месте? Я «третий».

— В… машине… Приказа же не было.

— Идиоты! Пинкертоны хреновы!.. Немедленно! За ними!..

По длинному больничному коридору быстро шел Плахов. У двери, обитой цинковым железом, остановился. Постучал. Дверь открылась. — Альберто в кожаном переднике, похожий на мясника.