С этим я справлюсь

10

Садовника звали Ричардс. Он приходил трижды в неделю – по понедельникам, средам и пятницам. Тихий маленький человечек с больной женой и тремя бледными детишками с забавным восторгом и старательностью относился к саду, чего я понять не могла, потому что сад ему не принадлежал. Меня он полюбил, всегда именовал «миледи», словно я была благородной особой. «Там у нас замечательные тюльпаны, миледи; через неделю-другую они зацветут, я не сомневаюсь»; «Сегодня утром, миледи, я приведу в порядок тропинки, и они станут красивыми и аккуратными.» Он явно получал удовольствие от своей работы. Не думаю, что жизнь его баловала; жена вечно лежала с бронхитом, и приходя домой, он, промокший и продрогший, должен был ещё заботиться о детях. Ричардс говорил, что дочки просили подарить к Рождеству библию с иллюстрациями, и мистер Марк устроил ему такую по себестоимости. Я подумала, почему бы Марку не подарить им пяток таких книг, но когда спросила его, он возразил:

– Ричардс ни за что бы не взял. Он счел бы это милостыней.

Я не поняла.

Сад вокруг дома занимал около акра земли. В конце, за площадкой для гольфа, разместились старый сарай, гараж и небольшой выгон для лошадей. Туда вела дорожка, с обеих сторон усаженная, как я думала, стеной тиссовых кустов, но Ричардс вежливо поправил меня: «Это самшит, миледи. Я выращиваю его и в своем саду тоже. Ему можно придавать любую форму. У меня есть красивый куст, подстриженный в форме церкви. Надеюсь, вы когда-нибудь зайдете посмотреть на него».

И я сходила, посмотрела. Познакомилась с миссис Ричардс и с детьми. Сначала не знала, как поступить, но потом рискнула, купила немного конфет, напекла сдобных булочек и взяла с собой. По-моему, их это нисколько не оскорбило.

Все беды Ричардса, как я вскоре поняла, происходили из-за того, что он был слишком честным и порядочным. Какой толк в порядочности, если она заставляет человека торчать под дождем, когда легко можно сделать вид, будто есть дела в теплице? Мы с миссис Ленард стали придумывать предлоги, чтобы в ненастные дни заманить его под крышу, якобы для работы по дому.

Мне как-то удавалось уживаться с Марком. Когда мы вернулись, он выделил мне отдельную спальню, и хотя комнаты соединялись дверью, почти не входил ко мне, а если и заглядывал, то предварительно стучал. Ко мне больше ни разу не прикоснулся. Полагаю, я отбила у него охоту, во всяком случае, пока. Мы были достаточно любезны друг с другом, как в самые последние ужасные дни нашего медового месяца. Приходя вечером домой, он рассказывал мне, как дела на фирме. Раз – другой мы ездили в Лондон в театр, но Марк ни разу не предложил мне отправиться на скачки, и я не просила. Я никогда не знала, о чем он думает.

К счастью, мы поладили с миссис Ленард. Я сразу призналась ей, что мне никогда не приходилось вести домашнее хозяйство и что умею готовить я только самые простые блюда, и она была, видимо, очень довольна, что в доме сохранился прежний порядок. К тому же я умела с ней разговаривать, могла её понять. Может и нужно было себя поставить, но я не стала, и вскоре она уже называла меня «милая», а не «миссис Ротлэнд».

Странный это был дом. И жить в нем было странно. То и дело я натыкалась на вещи Этель. Тапочки в шкафу, старые блузки, новые колготки в целлофановом пакете, книги, записная книжка, календарь. И, конечно, фотографии – в гостиной и в спальне Марка. Могу представить, как ревнуют мужей вторые жены. Впрочем, ко мне это не относится. Я была только рада, если бы Этель могла вернуться и потребовать своего мужа обратно. Потому что я вообще ни секунды не чувствовала себя замужем за Марком. Может, замужем себя вообще не чувствуют, этим живут, дышат, это нравится. Ну, так я этим не жила, и мне это не нравилось.

В гараже я обнаружила старенький двухместный автомобиль. Он принадлежал Этель, она на нем ездила на раскопки. Марк сказал, что я могу пользоваться машиной, если хочу, и как-то раза два днем я прокатилась на ней, просто так, без всякой цели.

Прошло несколько недель, Марк по-прежнему хранил дистанцию, и я стала понемногу осваиваться, чувствовать себя свободнее и раскованное. Пока никакой возможности уйти от него не было, разве что так, как я пыталась в Камп-де-Мар, но такого больше не повторится, приходилось извлекать пользу из сложившегося положения.

Как-то вечером после ужина я немного разговорилась и рассказала о себе, и Марк вдруг спросил:

– Марни, почему ты так редко это делаешь?

– Что?

– Говоришь о себе. Это может помочь.

– Чему помочь?

– Помочь тебе освободиться от того, что у тебя на душе. Это помогло бы нам понять друг друга…

– Не вижу, чем.

– Ну, мне это интересно. И человеку очень важно выговориться. Иначе он замыкается в себе. Любой психиатр тебе об этом скажет. И любой священник.

– Я не слишком разговорчива.

– Знаю, потому и говорю. Расскажи мне о том, как умер твой брат.

– Да о чем тут рассказывать?

– Но брат ведь умер? Из-за чего? По недосмотру?

Я рассказала. Он заметил:

– Раз дело дошло до суда, врачу просто повезло, что он легко отделался. Видимо, время тогда было другое. Ты потому ненавидишь врачей?

– Думаю, дело не во врачах, а в том, что мы были бедны.

– В наше время такого быть не может?

– Еще как может! Ты не представляешь, ты никогда не был бедным, Марк. Когда у моей… – Я спохватилась. Он не сводил с меня глаз.

– Когда что?

– Когда у моей тети было варикозное расширение вен… – вовремя поправилась я. – Которая меня воспитывала, ты знаешь. Так вот, её положили в больницу; я работала тогда бухгалтером в Бристоле и поехала её навестить. За ней вообще почти не ухаживали. Мне пришлось устроить скандал, и это немного помогло, но я видела, что так к ней относятся потому, что она бедна и не может постоять за себя.

– Насколько я понимаю, такое случается не часто. С человеком могут обойтись грубо и бесцеремонно, особенно, если он не слишком тяжело болен. Конечно, лучше, если ты можешь постоять за себя. Но в больнице нынче самое важное, чтобы у тебя обнаружил редкое и интересное заболевание. Если да, то к тебе отнесутся, как к королю. Если нет…

– Зачем ты просишь меня рассказывать, если не веришь моим словам?

– Вера тут не при чем. Я стараюсь взглянуть на вещи твоими глазами, а потом своими собственными…

– Ну, я не знаю…

– Да ты не обращай на меня внимания. Продолжай.

– Ты думаешь, я защищаю нищету, горжусь, что была бедной? Никто не вправе осуждать меня, если сам этого не пережил.

– По-моему, ты действительно что-то защищаешь, Марни, но что, не знаю. Хотя хотел бы знать. Вот психиатр определил бы. Но ты же не согласишься, правда?

– На что?

– На встречу с психиатром.

– Нет.

– Тебя это пугает?

– Психиатр? Почему мне его бояться? Это просто пустая трата времени.

– Может да, а может и нет.

– Ты ходишь к врачу, когда совершенно здоров?

– Думаешь, он ничего не найдет?

– Они всегда что-нибудь придумывают, чтобы заработать себе на хлеб.

Некоторое время Марк молчал. Потом встал, прошел к книжному шкафу и принялся листать книгу. Но смотрел он мимо.

– Марни, скажи вот что… Ты может быть не представляешь даже, но… С тех пор, как мы женаты, ты совершенно ясно показала, что не выносишь физическую сторону любви. И я хотел бы знать – ты ненавидишь само это дело или именно меня? Могла бы ты получить удовольствие с другим мужчиной?

– Нет.

– Тогда психиатр мог бы помочь.

– Спасибо. Мне и так хорошо.

– В самом деле?

– Но почему все люди должны быть одинаковы? Одни любят музыку, другие терпеть её не могут. Как скучен был бы мир, если бы все мы хотели одного и того же.

– Но…

– Ты совершил единственную ошибку, Марк: заставил меня выйти за тебя замуж. А я ошиблась в том, что попалась.

Никогда ещё мы не подходили ближе к обсуждению тех ужасных вещей, которые были сказаны во время медового месяца. Но он, по-видимому, не мог с ними смириться.