Чёрный Скорпион

Ждать пришлось недолго. Минуты через полторы дверь распахнулась и во дворе показался парень лет двадцати трех — двадцати пяти, одетый в выцветшие синие джинсы и майку. Он был довольно высоким и жилистым, но каким-то нескладным: узкие плечи, длинные, шишковатые в локтях руки, острые колени и кроссовки сорок пятого размера минимум. Этот красавец двигался к нам какой-то вихляющей, раздолбанной походкой — возможно, эдаким манером ходил от рождения, а может, ему совершенно искренне казалось, что только так и никак иначе и должен передвигаться по суше бывалый, тертый и повидавший на свете все виды бедовый чувак.

Уже почти приблизившись к нам с рябым, он небрежно спросил:

— Ну, что тут за гости?

И тогда…

Слушайте, не знаю, какую именно, но какую-то ошибку я в тот момент совершил. То ли чуть напрягся, то ли глаза мои расширились чуть сильнее положенного, но этот худой прыщавый блондин вдруг замер, впившись взглядом в мое лицо, и — внезапно как заяц дунул в глубь двора.

И я… на миг опешил. А когда собрался дунуть вслед за проклятым молокососом, железные пальцы рябого уже крепко вцепились в мое плечо. Их я сбросил, одновременно крутанув руку наглеца вверх, — но не сильно, чтобы не поломать, — и рябой присел на асфальт, кривясь от боли и выплевывая из себя в окружающую среду грязные матерные ругательства. (Впрочем, разве могут матерные ругательства быть чистыми?)

А чёртов Геннадий был уже в самом конце двора, и я, бросаясь наконец в погоню, с тоскою подумал, что, похоже, сего субчика мне уже не догнать.

Но, как ни странно, удача оказалась сейчас на моей стороне. Геннадий, видимо, и сам не очень хорошо здесь ориентировался, а может, со страху дёрнул куда глаза глядят — но глядели-то они явно не туда: когда перед носом оказался высокий забор и ничего боле — ни калитки, ни щели, ни лаза, в который можно было бы юркнуть, он резко остановился, потом обреченно махнул рукой и, повернувшись, медленно пошел мне навстречу.

Я же как раз находился неподалеку от трехэтажного дома, примыкавшего к складам, и тоже остановился, поджидая незадачливого беглеца.

Он приблизился и молча уставился на меня, дыша тяжело и натужно. Либо был просто гнилым хилаком, либо смертельно напуган, хотя, казалось бы, чем я, совершенно незнакомый человек, мог его напугать? А может, гадёныш прикидывался — и напуганным, и гнилым, и хилаком.

— Это ты Гена Зверев? — спокойно и дружелюбно спросил я.

Он вспыхнул:

— А твое какое дело!

Я укоризненно покачал головой:

— Мальчик, когда разговариваешь с большими дядями, грубить не стоит: можно получить пыром по попе, а можно и не по попе, что будет куда больнее.

— Да пошел ты!.. — браво взмахнул он рукой, которую я тут же вывернул до отпущенных матерью-природой пределов. Поэтому следующие звуки его были уже менее воинственными и грозными: — Ой-ё-ёй!.. Да пустите же!.. Да бросьте ж!..

— А волшебное слово? — удивился я.

— Какое, на… ой!.. слово?.. — проскулил он, однако я решил быть принципиальным до конца.

— Во всяком случае не "Сезам, откройся". — И чуть-чуть увеличил угол нажима.

— Пожалуйста!.. Пожалуйста!.. Ну пожалуйста!..

— Молодец, — похвалил я и отпустил руку. Он, морщась и пожирая меня отнюдь не взором агнца, принялся растирать покрасневшую кисть.

Но я не располагал временем и потому повторил первоначальный вопрос:

— Ты Геннадий Зверев?

— Я, — буркнул он и опять напыжился: — А в чем, собственно, дело?

Но хотя мальчонка и что было мочи старался казаться спокойным, получалось у него не очень — глаза бегали туда-сюда, и бегали быстро-быстро.

— Дело ни в чем, — сказал я внушительно. — Просто требуется с тобой поболтать.

Он засопел. Знаете, есть на свете порода людей, как правило, неумных и никчемных, которых медом не корми, а дай хоть пикнуть, но последним, чтоб заключительное слово осталось за ними. Похоже, этот поц был той же масти. Ну а я… я, естественно, был умнее.

— Лады, Генок, — миролюбиво сказал я. — Как тебе угодно. Да и думаешь, большое мне удовольствие — ломать хорошим ребятам руки? Я добрый. Я очень добрый человек, Гена… Правда, случаются и в моей жизни моменты, когда я сильно на кого-нибудь обижаюсь, но обычно потом мне бывает ужасно стыдно. Им-то, конечно, от этого не легче… В общем, будет все, как ты захочешь: я прячу свои грабли, а ты скоренько отвечаешь на пару вопросов. Первый — почему, дорогой, убегал?

Он сморщился так, словно глотнул горчицы.

— А ты чё, мусор, что я отвечать должен? Или прокурор? — Щенок хорохорился, и хорохорился даже не передо мной: ему самому себе хотелось казаться сейчас бывалым и достойным представителем уголовного мира, а не той мелкой шестёркой, какой он был на самом деле. А впрочем, был ли он хотя бы даже шестёркой?

Наверное, во мне погиб незаурядный педагог, потому что терпение, коли того требуют обстоятельства, у меня просто ангельское.

— Кабы я был мусором, Ген, — смиренно заметил я, — то ты за свои понты уже грыз бы асфальт.

— Все равно! Я тебя не знаю! С какой стати ты меня допрашиваешь?!

Я вздохнул:

— Да это не допрос, чудо, а дружеская беседа. А знать, кто я, тебе, может, и не стоит, — крепче будешь спать по ночам. Я — обычный человек. Приехал, понимаешь, в гости к старому товарищу, да вот беда — товарищ-то помер… Не слыхал, Ген, ненароком ни о каком подобном происшествии?

Он молча стоял, уставившись себе по ноги. Наконец поднял голову и хрипло проговорил, то и дело облизывая пересохшие губы:

— Зачем ты мне все это гонишь?

Я пожал плечами:

— Да ни за чем! Считай, мысли вслух. — И, еще более вкрадчиво, добавил: — Однако ежели кто-то думает, что я ограничусь возложением венка на могилу, а потом утешительно похлопаю по плечу бедную вдову да и уберусь подобру-поздорову восвояси, то он ошибается. Ох, как же он ошибается, Гена…

Парень вдруг зло скрипнул зубами.

— Это она тебя сюда послала?

Я удивился:

— Кто?!

Он презрительно сплюнул на асфальт.

— Эта сучка Вика, кто же еще!

Я вроде бы сурово нахмурился:

— Во-первых, она не сучка, Ген, а во-вторых — сама извелась вся, как ты пропал. — И после паузы поинтересовался: — Да неужели ты думаешь, что для человека с головой отыскать кого-нибудь в вашем городишке — проблема? Не забывай к тому же, что…

И — осекся. Осекся потому, что увидел вдруг взгляд белобрысого, которым тот уставился мне за спину, — и… оглянулся.

Нет-нет, не подумайте только, что меня можно элементарно провести старым дешевым трюком типа: "Эй, посмотри, что (или кто) у тебя сзади!" Когда человек таким образом блефует, зрачки у него остаются неподвижными либо по крайней мере не меняются в размерах, — потому что на самом деле он не видит того, о чем врёт, так как этого там просто-напросто нет. Плюс нюансы — тембр голоса и прочее. Сейчас же зрачки Геннадия действительно чуть-чуть сузились…

И я оглянулся.

А оглянувшись, увидел, что двор пуст. Раньше там сидел на асфальте рябой. Теперь же рябого не было. А повернувшись обратно к Звереву, я увидел, что теперь нет и Зверева. Во всяком случае, нет рядом со мной — пятки этого змеёныша последний раз мелькнули возле двери, ведущей в трехэтажный дом, потом дверь захлопнулась, а потом наконец и я как угорелый бросился вдогонку за беглецом.

Кроя себя последними словами, я вцепился в ручку двери. Хрена — она была уже заперта изнутри, проклятые английские замки проделывают эту операцию за доли секунды. И открывалась дверь наружу — то есть, высадить ее с разбегу плечом практически невозможно, только уж если вместе с коробкой. Но эта-то коробка была еще довоенной…

Я как ужаленный завертелся на месте и вдруг увидел невдалеке пожарный щит, укомплектованный по полной программе. Чёрт! — шум был сейчас совершенно некстати, но что делать? — и я схватил лом. Несколько ударов — и замка больше не существовало, а дверь едва не рухнула на меня после легкого прикосновения.