Сладкая жизнь

Хохол это был, сразу слышно, что нервный. Сказал, что всем сбор у Склифа, и он переспросил еще — шутишь, Серега? И услышал, что Вадюха ранен, а в больнице никого, только Кореец на подъезде, а он сам, Хохол, минутах в сорока. И Андрей тут же начал одеваться, даже в душ не пошел, забыл, что мокрый насквозь, и про телку забыл. Вспомнил, только когда она спросила обиженно: «Тебе не понравилось?» Но не объяснять же ей. Заорал, чтобы одевалась быстро, так она обиделась, такая вот чувствительная. Чуть не пинками подгонял, сунул на лестничной клетке двадцать баксов на такси и даже лифта не стал дожидаться, пешком вниз побежал.

А позвонил ей потом через месяц где-то — многие тогда на дно залегли, не знали, откуда и за что прилетело, боялись, что и их, а он с Корейцем везде мотался, искали концы, кто мог такое сделать. Позвонил, короче, а она даже разговаривать не хочет. Жалко, телка классная была — но не рассказывать же, почему и как. Потом как-то увидел ее, летом уже, в «Титанике» — любительница, видать, потусоваться — заметил, что и она его увидела и косится, ждет, видно, что подойдет. И он бы и подошел — но вдруг подумал с мрачным смешком, что сейчас повезет ее к себе, а тут опять не дай Бог звонок по поводу кого-нибудь из близких. И не стал.

Кажется, где-то полдевятого он уже в Склифе был — запомнил потому, что все время на часы смотрел, пока гнал. Гололед жуткий, а у него «мерс» без зимней резины, поленился поставить, а тачка легкая, заносит. Прилетел — у входа в реанимацию несколько Генкиных пацанов, чужой хер пройдет. И наверху тоже свои, начиная от лифта. Всех уже забашляли, все куплены, никто ни слова по поводу того, что по больнице куча народу бродит.

А наверху первое, что увидел, — Ольгу в испачканной кровью белой шубке и руку ее в кармане, что-то сжимающую до побеления. Когда понял, что это ствол, даже обалдел. Кореец потом сказал, что она у Вадюхи волыну вытащила, когда он упал, боялась, что добивать придут, и села у дверей в операционную с пистолетом. Хорошо, Генка успел еще до приезда ментов ее вниз отвести, к себе в машину — и там ствол и оставили. Она, кстати, его забрала потом, не зная, что ровно через год после Вадюхи ее убьют, а Кореец потом из этого ствола завалит того, кто и его, и ее заказал.

Глоток виски, наслоившись на выпитое уже и на кокс, разогнал рябь, настроив память на максимальную четкость. Хохол, уверенный такой, говорящий всем, кто был поблизости — наверху, на этаже, самые близкие были, — что все нормально. Что за те бабки, что он врачам пообещал, они Вадюху с того света вытащат. Кореец, мрачный, давящий в себе ярость, готовый прямо сейчас ехать к тому, кого подозревает, и валить на месте — и при этом почти не отходящий от Ольги, бледной, молчаливой, почему-то не плачущей, в забрызганном кровью белом полушубке, с пятнами крови на руках и лице. Такая странная пара была — она, ушедшая в себя, ничего не видящая и не слышащая, невысокая красивая блондинка, и Кореец, высокий, широченный, черноволосый, раскосый, кипящий яростью, периодически матерящийся по мобильному.

И еще лица — Вовка Каратист, Моня, Учитель, Серега Каскадер, Рэкс, другие близкие, растерянные, обалдевшие, потому что не ждали, потому что внезапно все случилось. Вадюха только из Штатов вернулся накануне, полтора месяца отсутствовал, а перед Штатами месяц почти лежал после ранения, выздоравливал. Делами почти не занимался лично, только указания давал. Причем того, кто тогда его заказал, когда ранили, — того не было уже. Был пидор один, коммерсант, не нравилось ему, что Вадюха его в бизнесе потеснил, вот и заказал лохам каким-то. Нашли его, в Италии нашли, взяли зама его, он и рассказал, где шеф. Улетел отдыхать с телкой, чтоб на него не подумали — несильная хитрость, — а за ним Кореец полетел, с Лехой Памятником, был у него такой, погонялу дали потому, что многих завалил, у Немца сейчас правая рука. Так что, короче, не стало коммерсанта.

А Вадюха перед Новым годом как раз вернулся, на праздники охрану отпустил на три дня, чтоб отдохнули. Новый год они с Ольгой вдвоем дома сидели, первого все в клубе гуляли, а второго у них с Ольгой годовщина была. И когда второго вечером из ресторана выходили, прямо перед ними «девятка» тормознула и с двух автоматов… Как еще Ольга цела осталась — непонятно. Там арка такая узкая и длинная от дверей кабака к переулку, эти два рожка выпустили, на стенах живого места не осталось — а ее даже рикошет не задел.

Это ему Хохол сообщил уже после того, как менты уехали, а до этого никто толком не знал ничего, Ольга только Корейцу рассказать успела. А остальные бродили в непонятке, какие-то слухи друг другу пересказывая, пока менты не отвалили. Они все Ольгу расспрашивали, Кореец им еще сказал, что не хера к ней лезть, не видят разве, что с ней. Зло сказал, а те в ответ бубнят, что надо, мол, ну он и бросил в воздух, что мусор и есть мусор. Менты окрысились, хорошо, он сам рядом оказался, вмешался, а то, не ровен час, Кореец бы в морду дал самому настырному мусорку, который все к Ольге лез. «Так я не понял, жена вы ему или не жена?» Неужели, бля, не видишь? Нет, лезет. А когда Генка сказал: «Да отвали ты, в натуре!» — понтанулся. Повезло ему, что он, Андрей, рядом оказался — он-то Корейца знал, видел, что тот готов кого угодно валить или долбить, только дай зацепку.

А когда мусора смотали, он сначала к Корейцу кинулся — что было-то, мол? — но тот сидел на корточках перед Ольгой, молча абсолютно. Ну и тогда к Хохлу — тот уже знал от Ольги, что Вадюха, вместо того чтобы падать или назад бежать в кабак — шанс был, можно было попробовать добежать, — ствол выхватил и пошел на этих. Одного завалил, одного ранил и еще колесо им пробил — и это при том, что ранен уже был, Ольга видела, как в него попали в самом начале. А он шел на них и стрелял, и из восьми выстрелов четыре в точку. Менты потом в переулке соседнем «девятку» нашли с пробитым колесом, трупом сзади с двумя дырками и кровью на водительском сиденье и с двумя «калашами».

А эти его уже последней очередью добили, Хохол сказал — всего пять попаданий. Но все хреновые — в грудь, в лицо, в щеку в смысле, и три в живот. Он, Андрей, еще подумал, какой красавец Вадюха — не побежал, не упал, не присел. А как в «Человеке со шрамом», который ему жутко нравился, — в полный рост и до конца.

У него даже дрожь по телу пробежала, передернулся весь, замер от внутреннего восторга, подумав, что Вадюха на вид такой интеллигентный, такой вежливый, а пришел момент… Чувствовался в нем стержень стальной, такой, что хрен согнешь, и даже время его не смягчило. Андрея рядом не было, когда Вадюха лично с кем-то разбирался, когда двух черных замочил на разборке, — он появился позже, когда Ланский уже руки в ход не пускал, уже не было нужды, потому что бригада боевиков была, готовая кому угодно голову свернуть.

Но как Вадюха разговаривает с тем, кто не прав, он слышал — спокойно, безэмоционально, равнодушно даже, с длинными паузами, наполненными тяжелой тишиной. Даже Кореец, девять лет парившийся, признавал, что и на него Вадюха мог словами страху нагнать. Но вот пришел момент, и бизнесмен чистенький и аккуратненький, на банкира похожий или на политика, не побежал, не спрятался — хотя уж наверное, жить хотелось — а пошел на пули, стреляя хладнокровно, зная, что конец, и его не боясь…

Потом врач вышел. Сказал, кровь нужна, много крови, какой-то группы, не осталась она в памяти, нечастой, в общем. Ольга очнулась тут же — встала, как автомат, подошла, сказала, что у нее такая. Тут Кореец ее опять отвел в сторону и усадил, а она ему твердила одно и то же, а он не верил. Потом рассказал, что Ольга и сама не знала, какая у нее группа — а выяснилось, позже уже, что та же. А тогда нашли из своих пару человек или троих даже. А еще через час где-то снова врач появился, к Корейцу подошел — хоть Хохол башлял, врачи все Корейца сразу за главного приняли, самый страшный он был на вид. Сказал, что Вадюха процентов на девяносто выживет — но инвалидом останется, что-то с кровью там, вроде потому что поел, уже переваривалось там все, они ж долго сидели. В общем, заражение или еще что, непонятно.