Алиби — надежда, алиби — любовь

— Я не знаю. Вряд ли. — Потупив взор в чашку с чаем, тихо проговорила Надежда.

— А еще Алиска очень переживала, что дед и впрямь свою угрозу исполнит и завещание на квартиру напишет. Отдаст ее государству, или тем немцам, например, вернет. А что? Он мог такое сотворить, у него б не задержалось… А еще Петечка недавно рассказывал — это друг у них такой есть, они его Питом зовут, — что вроде как и на Сашу дед собирался квартиру свою отписывать…

— А с чего он вдруг так решил, этот ваш Пит?

— Да якобы Саша ему сам об этом сказал. Он после того случая, когда дед Алиску палкой выгнал, все захаживал к нему, продукты носил, лекарства, корм для собаки, ну, и все такое прочее. Сам-то папа далеко от дома не может уходить, ноги не держат. Так только, во дворе с собакой прогуляется рано утром да вечерком…

— А вы разве ему не помогали?

— Да я бы помогала, конечно, только Алиска запретила мне туда ходить. Раз, говорит, отказался от нашей помощи, пусть сам теперь и живет, как хочет, со своими дурацкими принципами… А когда узнала, что Саша к деду ходит — ух, как сердилась! Уж зря ей Петечка об этом рассказал, наверное. Уж смолчал бы лучше. Чего ее злить-то зря? У нее и без того все наперекосяк пошло. И с квартирой этой дедовой, и муж из хомута ни с того ни с сего выпрягся, и чего ему не хватало?

— А раньше что, в хомуте ходил, что ли? Как конь?

— Ой, а то вы мою Алиску не знаете! Она ж по-другому не умеет. Мы все вокруг нее на своих поводках ходим. И я, и Саша, и даже Петечка…

— А этот… Петечка ваш, он чей больше друг, Алисы или Саши?

— Ой, да разве их поймешь? Вроде с одной стороны он Сашин еще со школы друг, а только каждую свободную минутку около Алисы торчит. Он вообще мне очень нравится, Петечка этот. Неказистый, правда, зато Алиску хорошо понимает и любит, только в рот ей и смотрит. Ей бы такого мужа, Алиске-то. Чтоб поводку своему сам радовался. А что? Так ведь не бывает, чтоб все сразу. Чтоб и красивый был, и рядом на поводке шел. У красивых мужиков свои придури. А она этого не понимает никак — подавай ей обратно Сашу, и все тут. Что делать, если она такая вот выросла — никому своего не отдаст. Что к ней в руки попало, то при ней и остаться должно. А что — тоже принцип. Вся она в деда пошла, такая же упертая.

— Ну да. Только принципы у них разные получились. Прямо противоположные.

— Ну так она ж все-таки женщина… Она все для семьи старалась! Ой, да для любого мужика такая жена — просто подарок настоящий!

— Ну да. Подарок… Конечно же, подарок… — задумчиво поддакнула ей Надежда.

— Так и я о том же говорю! И все так думают! Один Саша у нас самый умный оказался, видишь ли! Ушел он! Жену бросил! Да разве таких жен бросают, скажите?

— Не знаю. Нет, наверное.

— А я вот все никак не спрошу… вы с Алиской в институте вместе учились, да? Смотрю-смотрю на вас, никак припомнить не могу?

— Нет, не учились…

— Работали вместе?

— Нет, и не работали.

— А… А кто вы тогда?

Надежда так и не успела рассказать Алисиной матери, кто она есть такая и что привело ее в этот дом. Хотела правду рассказать, да не успела. В прихожей громко хлопнула дверь, и нежно-властный женский голосок, продолжая, видимо, еще начатую за дверью фразу, поник звонким колокольчиком к ним на кухню:

— … А я говорю, что он у тебя тогда свою куртку оставил! Именно у тебя! Он не помнит, а я помню! И именно она, эта куртка, оказалась рядом с дедом!

— Да не было у меня никакой куртки, Алис! Ты что-то путаешь! — виновато пробубнил в ответ звонкому колокольчику знакомый Надежде голос. Вскоре и обладатель этого голоса нарисовался в кухонном проеме, возник нелепым колобком, уставился на нее удивленно.

— Ой, Петечка! Вы уже пришли! А вас тут вот гостья дожидается…

— Кто там пришел, мам? — выглянула из-за спины стоящего в дверях Пита Алиса. Отодвинув его небрежно, как тумбочку на колесиках, в сторону, она прошла на кухню, начала молча рассматривать гостью. Надежда тоже не отказала себе в любопытстве, уставилась на Алису оценивающе. Что ж, и правда, красивая. Правда, необычная. Легкая и прозрачная, как весеннее облачко. Летучие светло-рыжие колечки кудрей спутаны красиво и вроде бы небрежно, но за небрежностью этой столько изыска прячется, что так и тянет их рукой потрогать, ощутить их ласковую упругость. И кожа на лице необыкновенная, будто золотом светится. И косметики — никакой, лишь губы сияют перламутром, светло-рыжим, под цвет волос. Даже ресницы не накрашены, и оттого большие зеленые глаза в окружении их густых белесых пушинок кажутся будто странной дымкой подернутыми, совершенно прозрачными, как у холодной царевны-Несмеяны из детской книжки. Хотя и есть в этих глазах что-то такое… злобное. Обволакивающее, как белый горький дым от костра. Или как липкая паутина, в которую попади только, и назад уже не выберешься. Запутаешься в ней и зачахнешь, и выбраться уже никогда не сможешь…

— А вы кто? — первая нарушила взаимное разглядывание Алиса.

— А это и есть та самая Надежда, между прочим, о которой я тебе говорил, Сашкина спасительница со скалкой, — пояснил ей Пит, выскочив на полшага вперед с того места, куда определила его властно-небрежным жестом Алиса, — видишь, я прав оказался — наш пострел везде поспел…

— Пострел — это я? — улыбнулась ему беззлобно Надя. — Или Саша?

— В данном конкретном случае это вы, конечно. Сашино поведение мы с вами, как вы сами понимаете, обсуждать не будем. Да и кто вы такая вообще? И чего сюда приперлись, интересно? Что вам здесь надо?

— Да теперь уже ничего, собственно. И так все ясно. Ладно, извините, мне пора. Спасибо за чай…

Мать Алисы кивнула ей молча, испуганно перевела глаза на дочь. И тут же будто съежилась под взглядом дымчатых паутинистых глаз, тихо вздохнула-всхлипнула:

— Ой, Алисочка… Я ж думала, это подружка твоя какая…

— Мам, ты что… — будто сдерживая снисходительное раздражение, насмешливо проговорила Алиса. — Нельзя быть такой простодушной, ей богу, тем более в твоем возрасте. Пускаешь в квартиру неизвестно кого. Надеюсь, ты с нашей гостьей подробности моей интимной жизни не обсуждала? Хватило у тебя ума? Или наша гостья не мной, а моим мужем интересовалась?

— Да нет… Я только… Нет, Алисочка… — залепетала виновато мама, стрельнув в Надежду сердито глазом.

— Ладно, понятно. Не удержалась, значит. Опять поносом общения мучилась. Что ж у тебя за потребность такая, мам, перед всеми наизнанку выворачиваться?

— Да мы просто поговорили, чайку еще вот попили, и все. Мне же скучно, Алисочка. Все дома да дома. Ты ведь и не поговоришь со мной никогда…

Надежда поднялась со стула и направилась было в прихожую, но Алиса легко придержала ее за локоток, взглянула своими глазами-паутинками, улыбнулась вежливо:

— Да вы погодите, девушка… И впрямь, чего вы приходили-то? Спасибо вам, конечно, за Сашино алиби… Наверное, он с вами рассчитаться забыл, да? Он у нас вообще такой, очень рассеянный. Все в облаках витает. Мы сейчас в ссоре с ним, но это ненадолго, я думаю. В облаках, знаете ли, долго продержаться тоже невозможно, когда-то и на землю нашу грешную спускаться приходится. Это очень хорошо, что вы прямо ко мне пришли. Не стесняйтесь, скажите — сколько вы хотите?

— А я за спасение людей денег не беру, знаете ли. Тут я с вашим дедушкой совершенно и полностью согласна. А приходила я так — на вас посмотреть…

— И что, посмотрели?

— Ага.

— И каков результат? Понравилась?

— Очень… Вы очень красивая, Алиса. Всего вам доброго. Прощайте.

Она прямо взглянула в ее глаза и слегка отшатнулась даже. Лучше бы не смотрела. Вблизи они оказались совсем, совсем некрасивыми. Горел в них темный недобрый огонь душевной муки и злобного будто отчаяния, или болезненной страсти какой, а может, и обиды неутоленной. Настасьи Филипповны глаза, ни дать ни взять. Достоевщина. Чур меня, чур…

Она высвободила локоть из ее цепких тоненьких пальчиков и торопливо выскочила за дверь, каким-то чудом справившись со сложным замком, застучала каблуками по лестнице. Почему-то поскорее хотелось на воздух, хотелось уйти подальше от этого дома, от этих тягуче-злобных бездонных глаз в обрамлении светлых ресниц, будто тянулась из них за ней вслед тонкая крепкая паутинка. Догонит сейчас, схватит за горло и начнет душить, как глупую муху… Давешняя бабулька так и сидела на скамеечке, уткнувшись в свое вязание. Проходя мимо, Надежда мысленно попросила у нее прощения за несправедливые подозрения в старческом маразме — немцы-то действительно в этой семье были! И немцы, и дедушкина квартира, и убийство…