Чёрный занавес

Перед лицом смерти люди редко могут сказать что-нибудь дельное. Более того, речь обычно становится бестолковой и нелогичной. Таунсенд, например, не придумал ничего лучшего, как сказать:

— Привет, Рут.

Потом он долго думал, чем бы ее успокоить, но в голову ничего не приходило. Все же попробовал заговорить с ней, пока различал в лунном свете ее лицо, и сказал что-то вроде:

— Все образуется.

А потом произнес нечто совершенно бессмысленное:

— У меня ноги затекли. А у тебя?

Ему просто хотелось отвлечь ее от мыслей о смертельной опасности. Хотелось помочь. Хоть как-то поддержать.

Светлая полоса спустилась ниже, и глаза Рут уходили в темноту. Она нагибала голову, всеми силами старалась не упустить ту последнюю ниточку, которая связывала ее с ним. Это была жуткая картина — девушка словно тонула в пучине, низвергавшейся на нее сверху. Так продолжалось несколько секунд, потом глаза исчезли, и видна была лишь повязка на ее рту.

Где-то наверху открылась дверь, и по спине Фрэнка пробежали мурашки.

— Ну, — прошептал он, — теперь держись.

На лестнице послышались тяжелые мужские шаги. Вот шаги стали приближаться к двери. Дверь открылась, и раздался щелчок выключателя. Как бесшумный взрыв, комнату залил непереносимо яркий, ослепительный свет. Когда глаза Таунсенда смогли различать окружающие предметы, он наконец хорошо разглядел Билла Дидрича.

Это был невысокий полный человек. Лицо выглядело обрюзгшим, что свойственно светловолосым людям, которые ведут малоподвижный образ жизни. Цвет лица напоминал непропеченное тесто. У него были рыжеватые вихрастые волосы. Создавалось впечатление, что он, в общем-то, мог быть и неплохим парнем, если бы не стал тем, кем стал.

На Дидриче был темно-лиловый купальный халат поверх синей пижамы из искусственного шелка. Но Таунсенд знал, что Дидрич не спал и не принимал ванну. Костюм должен был соответствовать предстоящему спектаклю. Он оделся для убийства, а о причинах своего решения знал только он один.

В руках Дидрич держал револьвер стволом вниз.

Он с ухмылкой посмотрел на Таунсенда.

— Альма, — нетерпеливо позвал он, отвернувшись от пленника. — Ты готова? Поторопись, я хочу поскорее покончить с делом.

Он пересек комнату и поправил занавески, натянув их до края подоконника. Потом вернулся к двери.

С лестницы снова донесся шум шагов. В дверях появилась женская фигура. По комнате снова разнесся запах гардении. Альма выглядела бледной, скорее от нервного напряжения, чем от растерянности или смущения. Таунсенд не стал ее разглядывать, сосредоточив внимание на мужчине.

Дидрич раздраженно протянул руку к голове Альмы и растрепал ей волосы.

— Глядя на твою прическу, можно подумать, что ты прямо из салона красоты. Разве ты не понимаешь, что все должно быть правдоподобно? Зачем ты надела пальто?

— Но ведь мне надо выйти на улицу, чтобы вызвать полицию, идиот! Как еще это можно сделать, если телефонные провода обрезаны?

— Все так. Но это не значит, что надо расфуфыриваться, как на званый вечер. Ведь мы были в постели, когда этот парень на нас напал. Если ты выбегаешь из дому, чтобы спасти свою жизнь, чтобы позвать на помощь, если ты увидела, что тебе грозит гибель, ты не станешь надевать пальто и шляпу! — говорил он с едва сдерживаемой яростью.

— Ты что же, хочешь, чтобы я поехала в деревню в одной рубашке?

— Накинь халат на рубашку, как я. Когда будешь готова, захвати с собой тот нож. Надо кое-что сделать до твоего ухода.

Они были такими деловитыми, такими обыденными. Обсуждали, как одеться для убийства. Для них это действительно было просто делом.

Вот, значит, как все произойдет. Маскарад для убийства, совершенного якобы в целях самообороны. Да, закон встанет на их сторону. Вряд ли у полиции возникнет много вопросов — ведь его, Таунсенда, разыскивают как убийцу. А Рут отправят на тот свет вместе с ним, чтобы не болтала лишнего.

Женщина вернулась, одетая надлежащим образом. В руках у нее был длинный кухонный нож.

— Зачем это тебе?

Таунсенд напрасно рассчитывал, что в ее голосе услышит страх или беспокойство. Она, видно, не против того, чтобы Дидрич совершил убийство, но не хочет при этом присутствовать.

— Этот парень должен успеть ранить меня, прежде чем я его уложу. На мне должны остаться следы. И ты это сделаешь.

— Только ради любви к тебе…

Впервые в ее голосе послышалась неуверенность.

— Это необходимо! Давай, у нас нет времени на другие придумки. Всего лишь несколько царапин. Но не всаживай нож глубоко, полегче, вот и все.

Он наморщил лоб, как человек, прикидывающий, сколько крови надо пролить для правдоподобности.

— Один порез здесь, поперек. Но с наружной стороны, не с внутренней. Так, хватит.

Они совершали манипуляции у самой двери. Женщина стояла спиной к Таунсенду, и он не видел ее движений, но лицо мужчины над ее плечом слегка подрагивало.

— Да не закрывай ты глаза, — холодно наставлял Дидрич, — иначе полоснешь не там. Вот так, теперь здесь, на груди.

Локоть руки, державшей нож, качнулся вниз.

— О-о! — Он застонал от боли. — Еще один разрез, тонкий, по лбу. Только аккуратно, я не хочу, чтобы пришлось накладывать швы.

На этот раз Таунсенду было видно, как сверкнуло лезвие, оставившее легкий след, вдоль которого выступили капли крови. Альма отступила.

— Скорее, нельзя же потратить на это всю ночь! — Подняв руку, Билл подул на кровоточащие раны. — Достаточно. Иди заводи машину.

Весь ужас был в том, что они действовали со спокойной, холодной деловитостью. Пусть бы они выглядели возбужденными, озлобленными, жестокими… Но они разговаривали так, словно Альма собиралась за покупками в бакалею, а он до ее возвращения должен починить грабли. Таунсенд в свое время сильнее нервничал, когда ему пришлось убить мышь.

Оба повернулись и спустились в прихожую, где на несколько секунд задержались. Было плохо слышно, но Таунсенд разобрал последние указания, которые Дидрич давал Альме:

— Сейчас двадцать минут десятого. Я даю тебе тридцать минут на дорогу туда и обратно. Пусть даже будет час. Но ни в коем случае не привози их раньше. Задержи, если сможешь! Я полагаюсь на тебя. Мне нужно время, чтобы избавиться от веревок и уложить трупы как полагается. Если ты быстрее, чем планировала, окажешься в полиции, упади там в обморок от пережитого страха или придумай еще что-нибудь, чтобы выиграть несколько минут. И помни — устраивай спектакль только до того, как сообщишь им о происшедшем. Иначе ты уже ни на что не сможешь повлиять. А их машины ездят очень быстро. Итак, запомни: тридцать минут. Вот ключ от гаража.

Входная дверь открылась. Таунсенд услышал, как Альма сказала на прощание:

— Билл, неужели мы когда-нибудь снова сможем спать спокойно?

Послышался звук поцелуя и его ответ:

— Отныне я буду бодрствовать за нас обоих. А ты и на один доллар сможешь купить себе нужное количество сна.

В его голосе звучала неподдельная нежность. Значит, они убрали с дороги Гарри Дидрича не только ради денег.

Дверь закрылась. Билл Дидрич не вернулся в гостиную — он постоял у входа, чтобы проводить машину и удостовериться, что все идет по плану. Таунсенд услышал приглушенный шум мотора в гараже. Потом машина выехала, и, разогревая двигатель, Альма несколько раз нажала на газ. Наконец гудение мотора выровнялось и стало удаляться — машина покатила к шоссе.

Альма ехала за помощью, хотя еще ничего не произошло. Убийца и его будущие жертвы остались одни.

Дидрич куда-то направился, но не в ту комнату, где находились Таунсенд и Рут. Взял с собой нож, вышел из прихожей и стал подниматься по лестнице.

До Таунсенда донеслось несколько негромких звуков, которые нельзя было приглушить. Сначала послышался скрежет ключа, вставляемого в замок. То ли Дидрич все же немного нервничал, то ли замок разболтался от частого употребления, но он не сразу попал ключом в замочную скважину.