Отложенное убийство

— Все ясно, ребята, — сказал им Агеев. — Юра, Гиви, вы отличные мужики, но вынуть из-под земли машину с шашечками придется мне.

Юрий Крахмальщик выразил сомнение по поводу того, что московским сыщикам удастся сделать то, чего и местные-то не могут. Гиви не сказал ничего, но сомнение выразилось во всей его фигуре, склонявшейся в этот момент скорее к пессимизму, чем к оптимизму.

— Вот потому-то и удастся, — прищелкнул языком Филипп Кузьмич, — что мы не местные. У нас взгляд не замылен. Потому-то и вынем вам эту машину из-под земли и преподнесем ее на блюдечке.

Больше он ничего доказывать им не стал, поскольку в деле поиска заложников времени и так было потеряно изрядно. А так как глаз у Филиппа Кузьмича и впрямь был незамыленный, то свежий взгляд ему подсказывал, что желтая машина с шашечками, в точности похожая на такси и остановившаяся на шоссе в ответ на поднятую руку, и должна быть такси. Ведомый этой несложной идейкой, Агеев вернулся в таксопарк.

У самого входа, между одинаковых машин с шашечками, навстречу ему двигалось что-то непонятное: широкий плечистый мужик в кожаной куртке и кепке, но с намазанными помадой губами.

— Ой, — сказал мужик грудным красивым голосом, на глазах превращаясь в женщину, — а вы случайно не знаете, тут вроде, пока я в отгуле была, милиция приходила…

— Я за нее, дорогая, я за нее, — ответил Агеев, предъявив свое удостоверение. — Так что вас, обаятельная, волнует? То, что вы не сразу доложили, куда именно отвозили мальчика и его дедушку пятнадцатого февраля?

— Да, вот я и подумала, что это они. У нас весь парк ходуном ходит, и по городу распространяются слухи нехорошие… Это ведь они на улице Егорова машину остановили?

— Да, — Агеев насторожился.

— Какая жалость! — Голос лишился нижних хрипловатых нот, сделался совсем девичьим, сочувствующим. — Такие хорошие люди! С мальчиком мы всю дорогу проговорили.

— О чем?

— О теннисе. У меня младшенькая — способная теннисистка, а у мальчика была сумка с ракетками, вот я и догадалась.

— Я вас правильно понял? Дедушка сопровождал внука, который ехал играть в теннис?

— Точно так вот оно и было, как вы говорите.

— Вы довезли его до стадиона?

— До самых теннисных кортов довезла, чтобы не слишком далеко ему было снаряжение тащить. Я, знаете, как вижу молоденьких спортсменов — сразу дочку свою, Наташку, вспоминаю, и на душе делается тепло.

— Может быть, еще что-нибудь вспомните из разговора с мальчиком? Давно ли он играет?

— Этого не сказал. Вроде недавно. Я так поняла даже, что он в первый раз.

— А кто его должен был там встретить у кортов?

— Тренер. Я даже фамилию помню: Михайлов. Мельком пару раз видела. Слышала, мужик порядочный, хоть и попивает. Спортсмен, а попивает. Не без того.

19 февраля, 18.42. Галина Романова

— Никита?

Колокольчик на калитке остался тот же самый, который застрял в Галиных воспоминаниях: сколько раз она теребила его бронзовый язычок! Сегодня Галя звонила особенно долго и настойчиво.

— Никита, я же вижу, что ты дома! Пожалуйста, открой!

Хозяин, в белой рубашке и белых штанах, вышел из дома, мелькая между деревьями. Остановясь в начале дорожки, проложенной в саду, он настороженно пригнулся, пытаясь сквозь забор разглядеть: кто этот нежданный и, наверное, нежелательный визитер?

— Никита! — закричала Галя, подпрыгивая со смешной надеждой, что ей удастся показаться хотя бы краем макушки над забором. — Никита, это я, Галя Романова! Ты учил меня теннису! Мы семь лет не виделись! Неужели не помнишь?

— Сейчас открою, — прозвучал голос, знакомый и незнакомый. Неужели у человека даже голос с годами меняется? Конечно, меняется: ослабление связок и все такое, особенно если человек пьет. А может быть, Галя за семь лет отвыкла от его интонаций…

Таким же знакомым и незнакомым явилось ей лицо открывшего калитку. Неужели это Никита? Да, конечно, он, но словно после изнурительной болезни. Щеки впали, пушистая борода, придававшая ему облик олимпийского бога, укоротилась до каких-то торчащих в разные стороны соломенных отростков. А главное, повадка стала иной. Словно он все время настороже, все время ждет неприятностей.

— Никита, миленький! Это я, Галя! Ты меня узнал?

— Конечно, Галя. Я тебя узнал. Как поживаешь, почему ты здесь?

— У меня все хорошо. Я работаю в МУРе, дослужилась уже до старшего лейтенанта милиции. Здесь оказалась по работе… Мы так и будем здесь стоять или ты пригласишь меня в дом?

— Ах да. Заходи, пожалуйста.

— Пожалуйста, — шутливо сделала одолжение Галя и вошла в калитку. Все шло по неизвестному сценарию — так, как она даже вообразить себе не могла. Никита внешне изменился сильнее, чем она предполагала, но суть была не в том. Он не проявил к ней интереса. Он не смутился, не удивился, не рассердился хотя бы! Он вел себя так, словно Галя была вовсе не Галей, которая по-девичьи открыто признавалась ему в любви, а страховым агентом или, допустим, мастером по ремонту телевизоров. Как будто он по обязанности пригласил ее в дом.

«Наверное, Жанна все нафантазировала. Никита никогда меня не любил. А начал пить из-за чего-то другого. Как будто мужчинам нужен предлог, чтобы удариться в алкоголизм! Муж тети Сони, например, никаких предлогов не требует…»

По выложенной светлыми квадратиками плиток дорожке Никита вел ее очень быстро, но Галя успела отметить под старой яблоней, с которой в прошлые годы опадало столько плодов, прямоугольник вскопанной земли, длиной два метра и примерно метр в ширину. Яблоня росла далеко от дорожки, и летом

Галя ничего не заметила бы сквозь разросшуюся гущину трав, цветов и кустарников, но голый сад просматривался насквозь. Это еще зачем? Никита никогда не увлекался огородничеством, вообще терпеть не мог в земле копаться. И вдруг решил сделать какие-то посадки? В конце февраля? Галя решила спросить, видя в этом естественный предлог для завязывания разговора. Но так и не спросила, потому что они зашли в дом — быстрее, чем она ожидала. А в доме Никита начал задавать вопросы сам, да так стремительно и напористо, что заставил ее оторопеть.

— А ты по какому делу приехала? Хостинскому?

— А ты откуда знаешь?

— Все знают. В Сочи талдычат на каждом углу.

Галин слух неприятно резануло это простонародное «талдычат». Да-а, вот как среда заедает людей. А тогда, в то восторженное лето Галиного семнадцатилетия, у Никиты была очень правильная русская речь, воспитанная поэзией Серебряного века.

— Никита, ты не забыл, как мы с тобой перебрасывались стихами? Как теннисными мячиками. И теннисными мячиками — как стихами… Ну, помнишь?

— Помню. И что, есть какие-то новости?

— Ты о чем, о стихах?

— Нет, о «хостинском деле».

Галя задержалась с ответом, потому что ее отвлек какой-то шорох, идущий снизу. Прямо под ее ногами… Шорох? Нет, скорее царапанье. В доме Никиты есть подвал; она знает, потому что он говорил ей об этом раньше, хотя она сама туда ни разу не заглядывала. В подвалах, где обычно держат съестные припасы, должно быть полно крыс.

А у Никиты такие горящие глаза, такой настойчивый голос, словно получить ответ ему требуется позарез.

— Никита, я не имею права разглашать тайны следствия. Я пришла к тебе не за этим. Мне просто захотелось взглянуть на тебя. Только что я встретила Жанну, и она сказала, что тебе… ну, словом, нелегко жилось все эти годы…

— Жанну? Где и когда ты ее встретила?

— Только что. Мы вместе стояли перед твоим забором. Она проводила меня до твоей калитки. Мы так славно поговорили, будто старые подруги.

Никита шумно вдохнул и выдохнул, словно слова Гали заставили его принять какое-то решение или отменить его.

— Ну ладно, Галя, пойдем на кухню. Я такой бестолковый. Извини, отвык принимать гостей. Я тебя чаем напою…

Прежний Никита постепенно возвращался в Никиту нового — со всей галантностью и мужской заботой, которой он окружал юную ученицу. Как будто бы в нем пробудилось даже внимание, которое раньше он обращал на нее. По крайней мере, сейчас он не спускал с нее глаз. Даже ставя чайник на плиту, постоянно оборачивался. Галя осматривала кухню. Раньше она заглядывала сюда лишь мельком, однако не требовалось сравнения, чтобы отметить: плита залита жиром, стены покрыты копотью, занавески, на которых сквозь серость еще проступал рисунок — яблоки и груши, — годились единственно на то, чтобы мыть ими полы.