Прощай генерал… прости!

Ну что ментяра, как сказали бы на зоне, гнедой, это сразу видно, такие пашут не за страх, а за совесть. Прочитал перед тем Бугай характеристику на него, которую Белкин сумел по каким-то своим тайным каналам раздобыть в Генеральной прокуратуре. Ну пройдоха! А «малява»-то оказалась ничего, стоящей тех бабок, что пришлось заплатить. Нашелся-таки пунктик, на котором вполне можно следака уделать. Бабы! Вот оно! Слаб мужик по этому делу, ходок. Ну и опять же семья имеется — жена и дочка. Их, правда, уже пробовали брать в заложники, но у этого Турецкого повсюду свои люди, и братве приходилось потом туго. Но, как известно, все до поры до времени. А башка человеку для чего дана? Варианты сами напрашиваются. Причем такие, что даже самый упертый мужик вряд ли устоит, есть пара толковых девочек…

«Нет, — подумал он, — пожалуй, прав адвокат, не надо пока обострений. Тот ведь обещал все свои окончательные выводы выложить на стол? Обещал. Слово, значит, сказано. И ответ за него — суровый, сам должен знать. Да и триста «кусков» — гонорар за верно принятое решение вполне приличный. А вот откопает— не откопает, тогда другой и «базар» будет. К тому же никаких концов нет — утоплены. Пожалуй, за исключением одной мелочи… Надо будет приказать Мише еще раз проверить и, если где чего осталось, срочно зачистить. Посмотрим, как ты справишься… с заданием президента…»

И еще Николай подумал, что спорить в данный момент с Белкиным — это значит в какой-то степени открывать перед ним свои дальнейшие планы. Не те, о которых он думает, что знает, а те, о чем даже и не догадывается. Но ведь они все гнедые, хитрые, эти болтуны-адвокаты, в зад без мыла залезут.

Ладно, решил он наконец и скинул ноги с подлокотника, приняв деловую позу.

— Слушай сюда, Зорий… — Бугаев обходился с Белкиным, в общем-то, как с любой другой прислугой, ну разве что подороже платил. — Ты здесь еще покрутись, если в столице неотложных забот нет. Пригляди за своим «коллегой», — он ощерил в улыбке свои ненатурально белые— фарфоровые зубы, вставленные в Германии, — советы подавай ему время от времени, интересуйся, словом, будь в курсе дела… Осада, говорит? — Он покрутил головой. — Так это, скажи ему при случае, и не осада вовсе, а покуда детские игры в «казаки-разбойники». Настоящую осаду ему лучше на себе не испытывать. Это тоже можешь сказать. А наблюдение я временно прикажу снять. Да ведь и он не дурак, умеет уходить от «хвостов» — так вы называете тех, кто за вашим братом приглядывает?

— Николай Степанович! — благодушно сделал широкий жест руками Белкин. — Чего спрашивать-то, когда и сами прекрасно знаете? Школа у вас настоящая, я же вижу! От вас ничто не утаится.

«Вот ведь— старый пердун, а признание приятно… Пусть поживут… пока…», — разрешил себе наконец Бугай принять кардинальное, с его точки зрения, решение.

2

Даже и не предполагал Турецкий, какой опасности невольно избежал.

А невольно потому, что от него самого в данной ситуации абсолютно ничего не зависело. Может, так звезды выстроились или планеты, а возможно, между ним и Зорием Августовичем, несмотря ни на какие противоречия, установился все же некий почти невидимый контакт, протянулись незримые нити, добавившие адвокату, как говорили в старину, вящей убедительности.

Тем не менее что случилось, то и случилось. Александру Борисовичу позвонил Белкин и приятным голосом сообщил, что он сумел найти доказательные аргументы в пользу того, чтобы заинтересованные стороны постарались придерживаться паритета. И конечно, ни о какой осаде больше вообще не может быть речи. Это — чистейшей воды абсурд. Такая вот формулировка.

А затем он добавил, что в течение нескольких ближайших дней дела личного порядка задерживают его в городе. По этой причине он готов в любое удобное коллеге время встретиться, просто пообщаться, поболтать, чтобы очистить мозги от банальной, пресловутой накипи, по-приятельски отобедать, может быть, и куда-то съездить отдохнуть, а то ведь и жизнь пройдет в трудах праведных; но, увы, неблагодарных!

О, как понимал его Александр Борисович, утомленный этими самыми бесконечными трудами! Но ведь и не посылать же к чертовой матери старого прохиндея, который собирался, видимо, стать теми «глазами и ушами», от которых якобы избавился Турецкий его же, надо понимать, «молитвами»? Неплохо задумано. И хозяева у него — не дураки. Ну и пусть, флаг им в руки. Если достанут. А в том, что «доставать» они не перестанут ни на миг, Александр Борисович был просто уверен. Разве что постараются совсем уж нагло не лезть на глаза.

Значит, как, помнится, писал поэт Тихонов в «Балладе о гвоздях», будет славный кегельбан? А если точнее, то самая доподлинная, азартная игра в «казаки-разбойники», где роль «казака», то есть догоняющего, сама судьба отводит именно разбойнику, такой вот парадокс. Зато якобы убегающий «разбойник» ни на миг не должен забывать, что на самом деле он-то как раз и является казаком, главная забота которого — вытащить на свет божий истинных разбойников. Которых в этих краях, видать, немерено. Оттого они и силу свою чувствуют…

Впрочем, рассуждать можно сколько угодно и о чем угодно, а дело будет стоять, вернее, «висеть», пока не получит фактического подтверждения любая из выдвинутых версий, даже, возможно, та, которая в настоящий момент официально устраивает буквально всех, за исключением, пожалуй, президента. И тут — тоже большой вопрос: почему?

«А с этого мы и начнем, — сказал себе Александр Борисович, — с допросов свидетелей. И выясним, где находится Филипп Кузьмич Агеев, наш боевой помощник…»

Филя отозвался сразу. И по поводу того, «где он и что», доложил, что помощница губернатора, бывшая теперь, разумеется, находится в клинической краевой больнице, поскольку после падения вертолета получила очень серьезные травмы и приличное время находилась в коме. Недавно, что называется, открыла глаза и осознала, что с ней и где она находится. Естественно — и соответствующая реакция. Поэтому любой разговор с ней будет не просто трудным, а очень трудным и тяжелым в моральном отношении. Как Филиппу удалось узнать — сплетни, разумеется, но ведь за каждой что-то наверняка да есть! — между этой женщиной, Катериной Ивановной Пшеничной (сдобная такая вот фамилия), и господином губернатором Алексеем Александровичем Орловым будто бы существовала некая связь, и не только чисто служебного порядка. Несмотря на полученные увечья, лежащая пластом Катерина по-прежнему выглядит, как тут говорят, царицей-королевной местного значения. А в принципе ни для кого эти слухи тайной за семью печатями не были. Эффектная и статная, молодая помощница сопровождала генерала повсюду. Просто следовало отдать должное супруге губернатора, Анне Васильевне, не обращавшей на досужую болтовню ни малейшего внимания и с помощницей мужа имевшей вполне доверительные, дружеские отношения. Из чего напрашивается вывод, что сплетня — она сплетня везде, а уж в Сибири, хоть и огромной территориально, зато поразительно тесной в плане человеческих отношений, — тем более. Такая вот информация.

Из сказанного Турецкий сделал основополагающий вывод и для себя: никаких грубых намеков, способных нарушить душевный контакт, если таковой вообще возникнет, и в то же время предельная искренность.

— Диктуй адрес, — сказал он Филе. — А заодно посоветуй, как туда проехать, чтобы не тянуть за собой «хвост». Ты-то город знаешь?

— Но ведь ты говорил, что они…

— Мало ли что я говорил? — сварливо перебил его Турецкий. — И во-первых, это не я, а они, а во-вторых, ты сам-то веришь, что братва способна что-нибудь обещать всерьез? Они у себя дома, Филя, это мы — в гостях. Они все входы и выходы знают…

— Знаешь что, давай-ка я лучше тебя сам туда доставлю? А как мы это сделаем, сейчас объясню…

«Начинаются Филины примочки. — Турецкий усмехнулся про себя. — А может, так оно и попроще…»

По совету Агеева он спустился в холл, сдал степенной администраторше ключ от номера, после чего, хлопнув себя по лбу, объявил, что забыл наверху свой мобильник, ну да черт с ним, а вот позвонить надо срочно. И воспользовался услужливо пододвинутым ему городским телефонным аппаратом.