Гамбит смерти

  Автобус покинул город, замелькали телеграфные столбы. Быстро едем. Сельский пейзаж вызывал восторг у Элис.

  - А это - Тихий Дон?

  Я уверил, что да, и, указав на рыбаков, начал объяснять, в чем заключается главное отличие монастырской ухи от мирской, вспоминая былое. Тема нашла отклик, и не успела Элис исписать половину блокнота рецептами кухни Войска Донского, как мы остановились у шлагбаума.

  - Уже приехали? - удивилась она. - Как жаль, - печаль, похоже, непритворна. Эмансипация - явление противоестественное, кухня возьмет свое. - Вы так интересно рассказываете, просто потрясающе.

  - Нам предстоит и обратный путь, - утешил я ее. Действительно, наболтался всласть. И, что ценно, ни слова о шахматах.

  Миновав полосатое бревно, мы подъехали к двухэтажному зданию кремлевского кирпича, с башенкой, окнами-бойницами, а перед домом бездельничал фонтан-Самсон, скопированный с Петергофского. Только без воды.

  Неизвестного вида птица, сидевшая на золоченой голове, озадаченно смотрела на нас: неужели и эти купились, приехали на водопой?

  Дама-экскурсовод взяла реванш за молчание в дороге:

  - Мы находимся на территории одного из старейших российских заповедников мирового значения, ведущего свою историю с конца девятнадцатого века, с райского парка принцессы Ольденбургской...

  Я отошел в сторонку. Удачная скамейка, чистая и в тени. Панно на стене выглядело прелестно, а экскурсовод старалась и за себя, и за фонтан, информация с клекотом вылетала из нее и назойливо носилась по округе: "с этого года заповедник работает в режиме заказника, выдача лицензий на отстрел основана на строгом научном расчете, количество их ограничено и стоят они весьма дорого, отстрел животных благоприятно сказался на здоровье оленьей популяции, а кабанье поголовье держится на оптимальном уровне, все добытое мясо идет в благотворительную столовую, по-прежнему запрещена охота на реликтовых представителей животного мира.

  Олешки, наверное, рады, что их убивают за настоящие деньги - доллары, марки, фунты. Это так благородно...

  Экскурсия перешла в дом, один я манкирую. Нельзя. Свежая вывеска: "Музей охоты". Порубили все дубы на гробы... Внутри - таксидермистерская вакханалия, мечта моли: волки, олени, лоси, бобры, медведи, кабаны - мохнатые, лохматые, с флюоресцирующими глазами, окружили нашу шахматную группу, обнажили зубищи и наставили рожищи. А дама все поясняла:

  - В нашем заповеднике получила распространение охота с применением исторических видов снаряжения: луков, арбалетов, рогатины. Это привлекает зарубежных клиентов, придает охоте неповторимый русский шарм. Оружейная мастерская "Стрелец" готовит малые, номерные партии, стоимость одного арбалета доходит до пяти тысяч долларов. Простота в обращении, экологическая чистота, оптический прицел, бесшумность, оригинальная отделка выгодно отличает арбалет от ружья.

  Ниф-Ниф потянулся к экспонату.

  - Нет-нет, руками не трогать. При музее работает тир, у вас будет возможность ощутить прелесть настоящей стрельбы, - экскурсовод повела нас дальше, к рыбацким трофеям - толстому печальному сому Ерофеюшке, двухметровой щуке Цене и другим, уже безымянным рыбинам.

  Люминесцентные лампы превращали зал в подводное царство. Импортные Садко, наторговавшись, выбирали здесь способ отдохновения, прельщаясь или не прельщаясь возможным уловом.

  Мерцание светильников утомляло.

  - Сейчас вы можете пройтись по Райскому парку Ольденбургских. В настоящее время он полностью восстановлен и имеет первоначальный вид - такой, каким он был столетие назад. Во время прогулки нельзя сходить с дорожек, курить, кормить и дразнить животных, громко разговаривать, - напутствовала нас экскурсовод.

  - А также играть на музыкальных инструментах, - тихонько добавил Ниф-Ниф.

  Заманчиво посетить историческую родину. Я остановился у плаката-схемы. Полтора гектара рая. Дождавшись, пока последний Адам скроется за поворотом, я вступил на дорожку желтого кирпича, воображая, что я - один. Старые замшелые деревья - как заветные бутылочки выдержанной коллекционной массандры урожая тридцать второго года, приберегаемые до невесть какого праздника, который так и не наступит.

  Впереди вольер с оленями, а рядом - люди. Я сошел в сторонку. Скученность сгубила Эдем. Никуда Адама и Еву не изгоняли, рай сам исчез - с рождением Каина.

  Крохотная полянка, необитаемая, уединенная - если забыть о доме в полусотне шагов, отсвечивающем на солнце множеством окон. Отсюда, с тыльной стороны, он смотрелся огромным подарочным тортом - с кремом розовой черепичной крыши, мармеладом окон и бисквитом старинной кладки.

  Кушайте, гости дорогие.

  Я отвернулся.

  Бабочка порхала над поляной, раздумывая, на какой цветок сесть. При избытке предложения возникает проблема выбора, непосильная и для насекомых.

  Негромкое басовое жужжание сзади, со стороны музея. Сердитый шмель гонит безвалютную нищенку с поляны спецобслуживания. Бабочка зависла над цветком, взмахи крыльев медленные, сонные. В голове у меня обманчивая дремота, сумрак под сводами черепа, который мне виден - изнутри. Спокойно, головка, не напрягайся, давай лучше отдохнем до завтра, побережем клеточки.

  Жужжание стало громче, грознее. А как укусит шмелюга?

  Я повернул голову и едва успел отскочить в траву, освобождая путь. Потому, что летел не шмель. Не сработай мозг в режиме пережога - лежать мне пронзенным изделием предприятия "Стрелец", арбалетной стрелой штучной работы.

  Окна дома смотрели отрешенно, мертво; часть их открыта. Лето, жара. Стрелять могли из музея. Чучело понадобилось? "Денисов П.И., сто семьдесят четыре сантиметра (в обуви), шестьдесят шесть килограммов, кулинар, шахматист, псих-инвалид."

  Нет уж. Когда умирать - дело мое и болезни. Третьих лиц просят не беспокоиться.

  Я не озаботился поиском стрелы. Улетела - и прощай. Пугало иное - внутри заворчала, пробуждаясь, тупая, бессмысленная ярость. Полегче, полегче. Я проглотил капсулу давудина, добавил пару таблеток элениума. Зубы стучали, словно не на солнцепеке я, а в леднике-кадаверной.

  Альба Регия готовилась распустить новый бутон. Я вернулся на дорожку, потащился к выходу.

  Погулял, примерился к раю. Меня обгоняли другие экскурсанты.

  - О, Питер, где вы потерялись? - Элен коснулась моей руки. - Здесь так чудесно, спокойно, я отдыхаю душей. Вы идете в тир?

  - Уже был, в некотором роде, - хватило сил пробормотать.

  - Вы совсем раскисли.

  - Перегрелся на солнце.

  - Это опасно. Солнечный удар - плохо. Идемте в тень.

  Превосходный совет. Держаться в тени, не высовываться, не возникать, и, может быть, все образуется. Кого это я так интересую? То задавить хотят, то подстрелить, не соскучишься. И ведь веду себя смирно, разве что выиграл несколько партий, но из-за этого не убивают. Или убивают? Кому я нужен, право. А, получается, нужен. Вот и мисс Маклин принимает участие. Так говорит паранойя.

  Тень ли действовала благотворно, лекарство ли, но, когда я забрался в раскаленный автобус, уныние испарилось, напротив, поднял голову давно забытый энтузиазм, и мы даже продолжили беглое знакомство с холодными закусками атаманского стола.

  - Знаете, Питер, я поговорю с одним человеком дома, в Лондоне. Он связан с издательством, и, если заинтересуется, вы сможете написать и опубликовать книгу. Поваренная литература всегда распродается, можно хорошо заработать.

  - Стоит ли беспокоиться?

  - Какое беспокойство, сегодня я позвоню. Лучше, если вы будете рядом. Зайдите ко мне вечером, часов в восемь, ладно?

  - Зайти к вам?

  - Да, из номера можно поговорить по телефону. Я остановилась в гостинице "Брно", десятый этаж, номер тысяча семнадцатый.

  - Ладно.

   Год назад я бы визжал от восторга. Опубликовать книгу, получить гонорар - фунтик фунтов стерлингов, о, радость, о, счастье! Поздно. У меня уже есть одна книжица.