Зеленое море, красная рыба, черная икра

Я успокоил его:

– Передал.

– А чего не звонил?

Он хотел, чтобы я четко определил позицию. «Не дозвонился», «У тебя было занято», «Извини»… Мне простилась бы любая ложь, потому что за ней стояло отступление, нежелание портить отношения с местной властью, покорность, капитуляция.

– Не позвонил – и все! – сказал я.

– Как это? «Не позвонил – и все»? – попер Довиденко.

– Ну так. Как ты слышал…

Я с ходу сломал его представления о каких-то отношениях, которые будто бы связывают нас крепче, чем наши обязанности перед законом, перед совестью. Перед элементарной порядочностью.

– Да я!.. Да ты знаешь!.. – От моей наглости Довиденко даже потерял дар речи.

– Пошел ты! Знаешь, куда…

– Бросьте вы, мужики… – Шалаев просунулся между нами. С его круглого смешливого лица не сходила терпеливая, ласковая улыбка. – И ты тоже хорош! – Он обернулся ко мне. – Мы к тебе в гости в первый раз… А ты? Разве гостей так встречают?

В ту же минуту, словно по волшебству, в дверь постучали. Баранов внес на подносе заварочный чайник, ложки, чашки, тарелочку с миндалем и изюмом. Откуда-то появилась бутылка «Кер-оглы». Дежурный проворно разлил по чашкам коньяк, сунул в каждый чайную ложечку, как в чай, пожелал нам приятного аппетита и неслышно удалился.

Я узнал школу Эдика Агаева.

– За встречу, – Шалаев поднял чашку, предварительно убрав из нее ложку. – За успехи. И служебные, и личные.

Шалаев не опустился до разговоров о квартире для прокурора, как это сделал до него незадачливый зампред Рыбакколхоз-союза, и даже не упомянул о Парфенове.

– Непорядков много. Не все идет, как хотелось бы…

Он оказался хитрее и дипломатичнее прокурора – он понял меня сразу и теперь пытался переориентировать дубоватого, прямолинейного Довиденко.

– Но надо друг другу помогать. Интересы-то у нас одни.

Так? Надо всем вместе. Тогда, может, что-то и получится… – Он допил чашку. Мы с Довиденко только пригубили. – Что нам делить?

Мы немного еще поговорили. Шалаев взглянул на наши чашки с коньяком, на часы, поднялся.

– Ну, вы тут сами, мужики. Если что надо, мы всегда поддержим, только чтобы для дела хорошо…

Я проводил Шалаева вниз. Когда я вернулся, Довиденко ждал меня в приемной, глядя на закрытую дверь в кабинет Балы.

Из-под двери моего зама тянулась узкая светлая полоска. Я включил свет в приемной, и она исчезла.

Мы вернулись ко мне в кабинет.

Несмотря на то что Довиденко приехал специально, чтобы со мной поговорить, начало разговора у него не было готово. Слишком долго действовал он и жил только либо как начальник, либо как подчиненный. Обе эти позиции сейчас не годились.

– Какие у тебя силы, чтобы раскрутить это дело с рыбой? – Довиденко, наконец, решился.

– Не густо, – признал я. – Нас всего трое.

– Следователь у тебя один?

– Один.

– Еще у Агаева один, – задумчиво сказал Довиденко. – Да еще двое оперативников.

– Трое. Один в ОБХСС.

– Да-а…

Он вынул расческу, несколько раз тронул макушку, где уже намечался заметный отлив волос, продул зубцы и, не глядя, сунул ее назад, в карман. Несмотря на генеральские отличия, он был похож на начальника станции, принарядившегося к встрече поезда с делегатами.

– А дело большое, серьезное… Тут для целой бригады работы на несколько лет. Согласен? Изымать документацию в отделе снабжения… Экспертизы… Судебно-бухгалтерскую, судебно-экономическую… Эти обязательно! Осетровую оформляли, видимо, как частиковую, полученную в рыбколхозах… Значит, судебно-ихтиологическую…

Довиденко, скорее всего, был выдвинут в прокуроры из следователей, в нем чувствовался конкретно-деловой профессионализм.

– …Поднять накладные, путевые листы – доказать, что в те дни, когда оформлялись накладные, в рыбколхозы машины не направляли. Допросы шоферов, экспедиторов… А тут еще – холодильные установки! Мастера должны были видеть, чем загружены холодильники. Большо-о-е дело!

Все, о чем он говорил, было абсолютно верно.

– …Конечно, взять в производство такое дело лестно и почетно… Но маленькой прокуратуре с этим не справиться. Нет ни сил, ни средств, так? – Я молчал. – Значит, все равно придется просить помощь со стороны…

– Есть еще бассейновая прокуратура… – возразил я.

– Дело это только начинается в море, – гнул свое Довиденко. – А ниточки-то все равно тянут сюда, на сушу. В глубь города, в районы. К нам. А кроме того, водникам не пробить противодействие, которое наверняка начнется. Вы не знаете расстановки здешних сил…

Он не обманывал меня. И сам, почувствовав это, успокоился – таково волшебное свойство правды.

Замолчав, он слил остатки «Кер-оглы» в чашку Шалаева и плеснул себе чая.

– Я уже говорил с прокурором бассейна… – Он отпил чай.

– Не остыл? – спросил я.

– Пить можно… Твой шеф согласен со мной. Кроме того, я связался с транспортной прокуратурой Союза. Ну, и партийные органы, конечно, нас поддержали… Так что вопрос о подследственности уже решен.

Я повторил процедуру с переливанием коньяка, налил себе чая. Заварка была индийская – давно забытая в наших краях. К агаевскому угощению мы не притронулись.

«Этого следовало ожидать, – подумал я. – Бассейновая прокуратура – организация новая, межрегиональная. За ней никто не стоит, кроме московского начальства, а оно далеко!»

Я сидел, постукивая костяшками пальцев по столу. Довиденко не торопил меня – пил чай, потом обнаружил на тумбочке газету «Водный транспорт» – в областной прокуратуре ее не получали, – прошуршал страницей.

«Областная прокуратура, конечно, потянула бы это дело, оно ей под силу… Но Довиденко нужен мой материал не для того, чтобы его расследовать! А чтобы его похоронить! Спасти репутацию коррумпированных местных властей…»

У меня не было выбора.

«Дело они все равно отберут…»

– Прокурор бассейна сказал, что у тебя все еще висит убийство Пухова… – Довиденко только делал вид, что читает. – С ним много работы.

– Вы его так и не раскрыли? – спросил я.

– Нет. Касумов молчит. Оружие мог подложить любой…

– Между прочим, из-за того, что меня не допускают к Касумову, я не могу расследовать убийство Пухова! – зло сказал я.

– Он тебе действительно нужен? Я распоряжусь, чтобы завтра Касумова перечислили за тобой. А впрочем… – Довиденко решил ковать железо, пока горячо. – Я прямо сейчас позвоню начальнику следственного отдела. Он все подготовит…

Довиденко подвинул к себе телефонный аппарат.

– Пышматов! Завтра перечислишь Касумова за водной прокуратурой… Что? Ну, хорошо… – Он положил трубку. – Послезавтра. Как всегда – в последнюю минуту что-то или упущено, или забыто. Сам знаешь… Кстати, как ты думаешь поступить с Вахидовым? – спросил он вдруг.

– А как ты посоветуешь?

Довиденко сделал вид, что пока не решил.

– Он хоть и негодяй, но целая куча детей. К тому же коммунист. Характеризовался положительно. Фотография – на городской Доске почета…

– Отпустить?

– Пусть идет. Мы сами ему изберем меру пресечения… – Довиденко отпил чай.

Я подвел итог.

– Хорошо. Поскольку я уже послал на обыск, дело все-таки возбудим мы. А Вахидова отпустим.

– Слово?

– Дикси, как говорили римляне. «Я сказал».

Я проводил Довиденко к лестнице, вернулся, вышел на балкон. Со света в первую секунду внизу нельзя было ничего разобрать. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что Довиденко, стоя у машины, разговаривает с двумя молодыми людьми в длинных черных пальто или плащах.

На том берегу молодые следователи прокуратуры давно уже пристрастились к дорогим черным кожаным пальто с погончиками. Теперь эта мода, видимо, шагнула через Каспий.

«Это – следователи, – безошибочно определил я. – Они оставлены, чтобы задержать Вахидова, как только он покинет прокуратуру».

Я подождал. Вокруг была тишина густонаселенного общежития, изредка нарушаемая чьим-то вырвавшимся громче других стоном, скрипом матраса или звяканьем кружки о ведро.