Ловцы душ. Исповедь

«Ну и пусть!» — сказала она себе. Пусть он бабник. Как врач она могла констатировать: такие бабники женщинам необходимы как воздух. Особенно тем, кто погибает от своей такой серьезной и такой тяжеловесной любви. Спасибо им.

Перед уходом она разбудила его, а потом еще долго по дороге на работу вспоминала то выражение смятения, которое было написано на его лице. Выглядел он так же, как и она, когда проснулась. Может быть, он никакой не бабник, а так, странствующий рыцарь? В любом случае, он подействовал на нее как аспирин на высокую температуру. В жизнь возвращался смысл.

Нет, конечно, смыслом ни в коем случае не был Костя. Было бы смешно и по-детски наивно рассчитывать на серьезность их отношений. Но, тем не менее, смысл жизни возвращался и присутствовал теперь во всем: в том, что она толкается в душном метро, в том, что через полчаса сядет в машину и поедет по вызовам, в том, что вечером вернется домой голодная как волк и съест пару бутербродов с кефиром, пока варятся пельмени. Она не могла бы определить этот смысл одним точным словом, но знала теперь наверняка: жить — это здорово!

— Белова!

Лариса едва успела скинуть плащ, как на нее налетела старшая медсестра.

— Быстро в машину. Тахикардия. Семьдесят пять лет. Десять минут назад вызывали, а у меня все кончились.

Сегодня дежурила Люба. И обычно, встретившись с ней утром, Лариса сразу же падала духом: если Люба, значит, денек будет не то чтобы жарким, а таким, что не продохнуть. Любу недолюбливали все. Даже сложили про нее песенку: «Беленький халатик, ленточка в косе. Кто не любит Любочку? А не любят все!» Она, похоже, тоже всех врачей терпеть не могла, но к Ларисе проявляла особое нерасположение с самого первого дня.

— Еду, — спокойно ответила ей Лариса, улыбнулась, подхватила чемоданчик и пошла к машине.

Люба остолбенело пробормотала ей вслед:

— Чё это ты какая-то странная сегодня, Белова…

А дальше Лариса погрузилась в привычный сумасшедший ритм рабочего дня. Думать о Косте было некогда, думать приходилось о других людях, о тех, кто нуждался в ее помощи. Но ей и не было нужды думать о нем: ощущение его присутствия не покидало ее весь день. Это было чувство легкой эйфории, парения.

Выезжая на первый вызов, она скрестила пальцы в кармане халата: загадала, что сегодня со всеми ее пациентами все будет прекрасно.

В центре города архитектура привередлива. А уж про планировки внутри и говорить не приходится. Но, войдя в квартиру, Лариса вынуждена была себе признаться, что ничего подобного никогда раньше ей видеть не приходилось. Пройдя по узкому, зигзагообразному коридорчику, она оказалась в огромной сорокаметровой комнате с очень высокими потолками. Комната была круглая, но смущало не это. Поначалу Ларисе показалось даже, что у нее троится в глазах или она начала видеть сквозь стены.

Круглая комната делилась на три части, как торт — от середины к краям. Каждая из частей была обставлена совершенно одинаковой мебелью: у стены — шкаф, возле — комод с маленьким трюмо наверху, от шкафа к центру — кровать, с другой стороны — стол. В каждой части комнаты на кровати лежала старуха. То ли эти женщины были родственницами, то ли старость сделала их похожими друг на друга, но Ларисе сначала показалось, что они близнецы. Этакая картинка, повторенная три раза. Единственное отличие состояло в том, что две женщины лежали поверх покрывал, а одна — под одеялом. Несмотря на то что в комнате не было ни единой перегородки, женщины вели себя так, словно их разделяют каменные стены.

— Кому плохо? — спросила потрясенная Лариса, переводя взгляд с одной женщины на другую.

По логике этого зеркального мира, как ей казалось, ответить они должны были хором. Но, вероятно, законы зеркальности не распространялись далее сходного расположения предметов. Потому что все женщины отреагировали по-разному. Одна из них даже не шелохнулась на кровати, словно не услышала вопроса. Вторая поднялась и, напевая, прошла к столу налить себе чаю. Голос подала третья, закутанная в одеяло.

— Ко мне, деточка. Что ж ты так долго не приезжала?

Лариса измерила женщине давление, прослушала сердце и пульс.

— С вами это не в первый раз?

— Да уж куда в первый…

— Укольчик сделаем? — спросила Лариса ласково. — Или в больницу?

— Ой, боюсь я ваших больниц. Лет-то мне сколько! А помереть в собственном доме хочется, а не в казенном. Коли уж… За тем и звала.

Лариса сделала укол. Дождалась, пока состояние старушки более или менее не нормализовалось, и стала прощаться.

— Если что — звоните. Приедем, — пообещала она.

Она попыталась подняться, но старуха ухватила ее за рукав халата и потянула к себе:

— Ты уж, дочка, мимо поедешь, забеги ко мне на минутку. А то больно страшно: помру, а в положенный срок не похоронят. Сама ведь видишь, одна живу. Стакан воды подать некому.

Лариса удивленно оглянулась. В этот момент две старухи прошли друг мимо друга, каждая по своей территории, и казалось, ни одна из них не только не видела другую, но даже и не знала о ее существовании.

Пообещав старушке навещать ее время от времени, Лариса постаралась скорее выбраться из странной квартиры. Спускаясь по лестнице, она боялась только одного: выйти из подъезда и обнаружить, что улица делится на три равные части…

После первого выезда она успела вернуться и поболтать немного с Галей, пока бригада Тамары Петровны, бросавшей на нее исподтишка удивленные взгляды, не уехала. Следующие два вызова были тревожными. Трехмесячная малышка упала с пеленального столика. Девятнадцатилетняя мама едва не сошла с ума, пока приехала Лариса, а девочка, накричавшись, очевидно, в волю, с красным от слез личиком мирно спала в кроватке. Девочка вроде ничего не повредила, Бог миловал, но Лариса все-таки отвезла их с мамой в больницу для полноценного обследования. Потом еще — женщина, которая никак не могла понять, начались у нее схватки или ей только кажется… А вот на третьем вызове случилось ЧП.

Она приехала в небольшую коммуналку по вызову к ребенку с «острым животом». Вошла и увидела мальчика лет двенадцати в коридоре на полу.

— Это ты больной?

— А что? — ответил мальчишка, растирая по грязной мордашке кулаком непрошеную слезу.

— Где болит? — Лариса села рядом с ним.

Мальчик молчал, только смотрел на нее недобро исподлобья. На их голоса вышла средних лет женщина, кутаясь в пуховый платок.

— Температура у него, — сказала она строго. — И кашель.

— Высокая температура? — Лариса на всякий случай пощупала лоб мальчика.

Тот увернулся.

— Нормальная у меня температура, чего пристали?

Из другой двери послышались звуки бьющейся посуды и женский визг.

— Родители, — кивнула головой соседка. — Отношения выясняют. Не до Пети им. А его — на улицу. Вы на щеки его посмотрите, горит ведь.

Лариса и без градусника могла определить температуру. Тридцать восемь с небольшим. Ну не в больницу же его везти! Она встала и решительно направилась к двери мальчика, собралась постучать, но Петька повис у нее на руке.

— С ума сошла? И тебя убьет!

— Вот еще! — ответила Лариса и снова попыталась постучать.

Петька снова дернул ее за руку. Тут и соседка вмешалась:

— Даже не думайте. Убьет. Мальчик правду говорит.

— И что же будем делать? — спросила она.

— Вы врач, вы и делайте что-нибудь, а то его на улицу выгонят. Это сожитель материн еще не видел, что он тут в коридорчике пристроился. Не то за шиворот бы и — пинком. Он и так домой раз в неделю наведывается…

— Но неужели вы не можете взять его к себе? — удивилась Лариса.

Женщина сделала несколько шагов ей навстречу, нагнулась и спросила тихо, чтобы мальчик не слышал:

— Добрая, да? Вот и возьми к себе. А мне и так, — она махнула в сторону двери, откуда доносилась нецензурная брань вперемешку с битьем посуды, — хватает радостей.

А потом добавила громко:

— Все. Мальчик болен. Я тебя вызвала. С тебя и спрос!