Умягчение злых сердец

Тот подхватил рюкзак, побежал.

— Брось автомат! — Предупредительный выстрел грохнул в воздух.

Игольников не бросил, не остановился. Ближайшая от него копна метрах в сорока. Если спрячется за копну, может успеть достать и переставить обойму. Нельзя допустить. Шатохин бежал изо всех сил.

Считанные шаги оставались Игольникову до стожка, и столько же Шатохину до Игольникова. На бегу Игольников су мел-таки развязать тесемки рюкзака, вытащил запасной рожок. Оставалось только приладить его к автомату. Шатохин размахнулся, кинул карабин под неги Игольникову.

Архитектор споткнулся, кувырком полетел вперед. Автомат, обойму, рюкзак — все выпустил из рук, падая. Несколько икон, помазок, зеркальце, зубная паста посыпались из раскрытого мешка. Но это секундой позднее. А в момент падения архитектора Шатохин услышал выстрел. Левую ногу выше колена обожгло так, что он присел, обеими ладонями накрыл обожженное место. Между пальцами сразу просочилась кровь.

Выстрелил карабин. Шатохин недоумевал, как могло случиться. Вроде, перед тем, как бросить, ставил на предохранитель. Без толку было гадать, ставил или нет. Факт, что карабин выстрелил и ранил владельца.

— Витя Войцеховский! Немедленно беги к реке. Беги на солнце и выбежишь к реке, — зазвучал усиленный мегафоном женский голос, наверно, куролинской учительницы.

Игольников посмотрел в сторону, откуда раздавался голос, потом взгляд его скользнул по карабину.

— А ну, отползи дальше, — Шатохин вынул из оперативной кобуры пистолет, поставил на боевой взвод.

Игольников подчинился.

— Вот так… — Шатохин подвинулся вперед, подобрал карабин. — А теперь вставай, пойдем.

Шатохин сумел сделать несколько шагов. Острая боль в ноге остановила, усадила около рюкзака.

— Подожди, — велел он.

Игольников обернулся. Страх промелькнул у него в глазах.

— Подожди, — повторил Шатохин. Рукой, в которой был пистолет, тыльной стороной ладони вытер со лба пот.

— Я не стрелял. Не я ранил. Я не виноват, — быстро заговорил Игольников.

Шатохин молчал.

— Я пойду… Пара минут — и все. Поздно будет. Видите, что творится, — продолжал Игольников. Глаза его смотрели то ка бушующее невдалеке пламя, то на оружие в руке Шатохина. — Можно? — С опаской еще раз взглянув на пистолет, не дождавшись разрешения, Игольников отступил, побежал прочь.

— Стоять! — голосом, не подчиниться которому нельзя, остановил Шатохин.

— Что, скучно одному? В компанию берешь? — Игольников овладел собой. Голос был спокоен, насмешлив.

— Слышишь голоса?

— Ну?

— Туда и беги.

Игольников кивнул, побежал. Шатохин недолго со странным безразличием смотрел вслед.

Голос учительницы, обращавшейся к Вите Войцеховскому, умолк. Мегафон перешел к Хромову.

— Алексей Михайлович! Товарищ майор! — звали теперь Шатохина.

Можно было откликнуться выстрелами. Нет! Поздно. Даже если бы теперь же сумели отыскать его, все равно поздно. Ему не помогут, и сами не сумеют уйти от огня.

Среди высыпавшихся из Игольниковского рюкзака икон была сверху икона Божьей Матери. Лик Богородицы с прильнувшим к ней, обвившим ее шею ручонкой младенцем был четок и полон скорби.

Шатохин смотрел и смотрел на этот образ. Пламя бушевало рядом.

— Алексей Михайлович! Товарищ майо-о-ор! — Несся и несся над горящим Тасеевским лугом зовущий голос.