Старость - радость для убийц (СИ)

Впрочем, подтолкнули меня к этому решению и события тех дней. Во-первых, похороны Павла. Я пришла на кладбище сама по себе, чтоб не мозолить глаза Маринкиной матери. Стояла в сторонке, спрятанная от заплаканных глаз родных и близких кустом бузины. В черных очках, разумеется, и в черной косынке. Даже Митька, который поддерживал плечом изножье гроба, на меня не обратил внимания.

Хоронили скромно, без музыки. По нынешним временам, среднестатистическая интеллигенция еле наскребает деньжат только на гроб и машину, не до музыки. И тем жутче, неожиданнее было услыхать звуки скрипки, что зазвучали в тот момент, когда гроб, слышно стукаясь краями о земляные стенки, сползал на полотенцах вниз, на самое дно. Это Маринкина мать играла прелестный свиридовский романс, одаривая дивными звуками непритязательную кладбищенскую тишину, кресты и надгробья, стоящие в тесноте, но не в обиде за пределами добра и зла... Слышал ли бедняга Павел, как горестно-прекрасно провожало его в последний путь одно из женских сердец? Мне хотелось думать, что слышал... Мне хотелось думать, что я в его смерти совсем не виновна, ни капельки... Но мне думалось о том, под льющую красоту и печаль скрипку, что виноватая я, виноватая, что права Маринкина мать - если бы я придала значение той угрозе по телефону, если бы отступились мы с Маринкой от дачи...

Маринка все время похорон простояла, закрыв лицо руками. Я знала, что она думает... Она, конечно же, всю вину за всю нескладную свою семейную жизнь с талантливым, но слабохарактерным Павлом, взяла на себя. Она уже как бы напрочь забыла, сколько ночей не спала, дожидаясь Павла с пьянки, сколько раз бегала в отделение милиции и выручала своего раздухарившегося не к месту муженька, сколько раз темной ночью с фонарем искала его тело под кустами, потому что кто-то видел, как он шкандыбал на нетвердых ногах, а потом "упал, вроде, там..." Она, конечно же, помнила его другим, с молодым, азартным блеском в глазах перед собственноручно сделанными картинами, собиравшими знатоков и любителей... Она помнила то время, когда он приносил цветы и коробки конфет...

Мимо меня прошла пожилая пара, и тетя в панаме высказалась:

- Ишь чего надумали! На скрипке играть! На оркестр, небось, чтоб по-человечески, денег не хватило! Интеллигенция, небось!

- А? Чего? - её глуховатый спутник приложил ладонь к уху. Тетя досадливо махнула пластмассовой лопаткой красного цвета. Олежек, насупившись, повел взглядом в сторону этой больно яркой и будто летающей детской лопатки.

Митька глядел не на холм, негусто закиданный цветами, а в сторону. Он явно думал не о смерти, а о жизни, о своих экзаменах, любимой девушке Лене и, конечно же, радовался втайне, что живой, сильный, что поручение выполнил, и скоро получит полную волю, и если захочет, то сначала пойдет шагом с кладбища вон, а захочет и побежит...

Скрипка, скорее всего, скрипка, разбередила мою душу и кинула на амбразуру. "А почему бы и нет? - вдруг заговорила она моим голосом. - Почему не попробовать? Если хорошо, с умом подготовиться, придумать хорошую легенду... И выведать как можно больше о жизни этого Дома... Вон ведь парень из "Комсомолки" куда только не влезал, кем только не работал! Даже в могильщиках побывал! Какие лихие материалы выдал потом!"

Второе решающее событие произошло на следующий день, когда я объявилась в редакции. Озабоченный Макарыч, как всегда, не глядя на объект своего редакторского воспитания, произнес речь:

- Бюллетень догуляла? Аллергия ушла? Значит, надо поднажать. Сегодня же отправляйся с Михаилом в "Эльдораду-презент". Там будет, по достоверным сведениям, попсовая королева Марселина. Говорят, окрутила-таки богатенького спонсора Бурцелаева. Он теперь ходит в наклеенном парике и не робеет обжиматься с ней на людях.

- Ну почему опять я? - попробовала пискнуть. - Это же противно! Это же блевотина! Они же выкобениваться начнут. Они же себя в суперменах держат, а нас, журналистов, - в прислугу записали...

- Противно! Согласен! Отвратно! - рявкнул Макарыч, выворачивая свое ухо. Я пожил, я повидал! Я в печати сорок лет! Но нам с тобой, как ив сему коллективу, надо выживать! Сколько раз повторять очевидное! Да, да, газете нужна хамка, бездарь, хабалка Марселина, она же Маня Облезова из поселка Кривоштаново! Позарез! Потому что она на слуху! К её обезьяньим ужимкам по телеку зритель давно привык! Читатель жаждет блевотины! Горячих подробностей, с кем, где, когда! Не дай ему их - отвернется от газеты! Иди, смотри, слушай, записывай! Может, всю нашу газетку и покупают ради одних светских сплетен! Ради того, что ты сгоряча обозвала "блевотиной". Скажите, какая чистоплюйка! Действуй! Утром жду с трофеями! Есть-то хочешь каждый день?

"Дело было вечером, делать было нечего..." Есть я, действительно, хотела каждый день. Более того, по три раза... Значит, нечего кочевряжиться и пошла-побежала вытягивать из всякого рода попсовых, полупопсовых и прочих знаменитостей подробности их закулисной, потайной жизни, "раскручивать" их с ловкостью проститутки на "задушевный" разговор, подлавливать их откровения, едва они зазеваются...

Как же мне все это обрыдло! Однако так получалось, что в какую газетку ни приду, где зарплата не совсем смешная, - меня сейчас же и готовы посадить на всякого рода "Светские хроники", "Новости интима" и прочее... Так что моя мечта заняться "чистым" искусством пока высоко где-то парит, а в руки не дается...

А сколько раз, договорившись с "объектом" о встрече и интервью, - никакого "объекта" на месте не находишь! Наплевал он на тебя и все! Светской учтивостью веет уже от того "светила", которое после вчерашней отключки, а попросту пьянки, плохо соображает, но языком старается ворочать с известной грацией маневра:

- Простите, ради Бога... грипп... или простуда... Слег... В другой раз... Готов, всегда готов!

Тошно вспоминать, как вела себя со мной стареющая мадама-певичка, которая с лучезарной наинежнейшей улыбкой выскакивает на сцену, раскинув руки! Ее, неповторимую, обкормили славой настолько, что она весь остальной мир навострилась видеть только распростертым у своих ног. А журналисток держит в роли девок-чернавок. Ну хотя бы потому, что у нее, мадамы, силиконовая грудь торчит от Москвы до Калуги, во лбу горит бриллиантовая звезда. У тебя же, "служительницы пера", на пальце перстенек, не дотягивающий по цене даже до миллиграмма её искусственной челюсти... С каким показательным пренебрежением отмахнулась она от меня в Доме кино: