Манхэттенский ноктюрн

Из хибарки вышла полная старая женщина с граблями и начала возить ими по ближней клумбе. Ее занятие смотрелось, мягко говоря, странно в зимний день, пусть даже и не в самый холодный, но она выглядела вполне довольной, когда, не прерывая работы, попыхивала сигаретой. Затем она, как я и рассчитывал, заметила меня и выпрямилась, прикрыв глаза рукой от солнца, чтобы лучше разглядеть фигуру, маячившую возле забора. «¿Qué quieres?» – крикнула она. Что мне было там нужно? Я театрально пожал плечами. Она пошла в мою сторону, по пути отбрасывая с дорожки самые крупные куски камней, и по мере ее приближения мне все слышнее становилось ее тяжелое дыхание с присвистом. В голове у меня искрой вспыхнуло воспоминание о моей матери, которая умерла больше тридцати лет назад. Я был единственным ребенком в семье, и мать любила меня, любила всем сердцем, но только это сердце задушил жир. Она была настолько тучной, что умерла, вынимая меня из ванной, когда мне было всего шесть лет, и я все еще не мог с этим смириться.

Наконец женщина приблизилась, в руке у нее был зажат небольшой пластиковый баллончик, и она держала палец на кнопке распылителя. Я разглядел ее лицо, говорившее о борьбе, нездоровье и печали; у нее на бровях виднелись тонкие штрихи шрамов, какие бывают у женщин, которых били.

– Да, мистер, я могу вам чем-нибудь помочь?

– Мне нравятся сады, вот я и остановился полюбоваться.

– Неужто? – Ее глаза выражали недоверие.

– Когда я был маленьким, у нас был сад, – сказал я ей. – Мы выращивали много овощей. Кукурузу, помидоры. А здесь у вас они растут?

– Да.

– У нас, бывало, росли и салат-латук, и капуста, и брокколи, и всевозможная зелень. Горох ранний. Готов поспорить, что здесь его можно сажать в апреле. А вы не сажаете в междурядьях ноготки от клопов?

– Ноготки? – переспросила она. – ¿Las floras?

– Да-да, цветы. Ноготки. Посадите их, клопы ненавидят их запах.

Эта мысль заинтересовала ее.

– Показать вам сад?

– Да, – согласился я. – Посмотрю с огромным удовольствием.

Я проследовал за ней через калитку, после чего она тщательно ее заперла.

– Меня зовут Эстрелла Гарсия, – представилась она.

– Портер Рен, – ответил я.

Она, по-видимому, точно так же не поняла, что это имя.

– А это что за штуковина такая? – поинтересовался я, указывая на маленький баллончик у нее в руке. – Газ «мейс»?

Она с серьезным видом покачала головой:

– Нельзя пфукать мейс на собак. У вас закапают слезы. – Она показала на свои зеленовато-карие глаза, и мне пришло в голову, что когда-то, давным-давно, их, должно быть, называли прекрасными.

– Это перец, потому что перец попадает в нос, да? Перец действует на собак и дурных людей, правильно?

Я кивнул.

– Я было вообразил, что вы хотите угостить меня порцией этого средства.

Она нахмурилась:

– Вам теперь не надо бояться.

Мы шли по обломкам кирпича, покрывавшим дорожку вокруг участка. Я молча пытался примерно определить место, где нашли тело Саймона Краули; теперь это был клочок земли с засохшими цинниями в кадках из разрезанных автомобильных шин. Почва там была неважная, перемешанная с кусками затвердевшего строительного раствора и осколками кирпича и оконных стекол. Рабочие компании, занимающейся разборкой домов, оставили после себя крупные обломки бетонных плит и даже несколько стальных балок, и я подумал, что, возможно, сделанная ими находка испугала рабочих и они наспех закончили свою работу.

– В моей стране у нас повсюду много садов, – сказала Эстрелла Гарсия. – В маленьком городке жители выращивают кукурузу, помидоры, а это место прямо создано для того, чтобы люди были счастливы и разводили здесь, может, какие-нибудь цветы, может, перец…

– Этот сад здесь, наверное, недавно? – спросил я небрежно.

– Всего одно лето. Прошлую весну все тут очень здорово потрудились, потому что люди, ну вы понимаете, они сначала набросают везде много мусора и всяких поломанных вещей… а вот это, посмотрите туда, это посадил мой внук… – Она указала на кривой рядочек семян подсолнуха. – Мы навели тут эту красоту для тех, кто здесь живет. Все, знаете, любят наш садик.

– А те, кто ходит сюда, в ваш сад, живут на этой улице?

Она рассеянно кивнула, отпихнув отечной ступней выпавший из загородки кирпич.

– Моя семья… мы живем тут по соседству. – Она жестом показала на соседний дом 535. – Некоторые живут там, на другой стороне улицы, и все приходят сюда.

– А что, дом, который здесь стоял, обвалился? – спросил я.

Она пожала плечами:

– Нет, знаете, он был не такой уж плохой.

– Не заколоченный досками и нерушившийся?

– Никто там не жил, но он был в порядке, понимаете?

– А как насчет крыши?

– Не знаю таких вещей. Некоторые люди, ну, попытались жить там, но им дали пинка под зад. Наш дом лучше. У меня зять – супер. У него очень хорошая работа. Он всегда убирает прихожую, входные ступеньки, все…

Мы пошли обратно к высокому забору.

– Неужели этот дом нужно было сносить?

– Нет, я думаю, он был еще достаточно хорош.

– А ваш зять что-нибудь знает об этом доме?

– Ода!

– Надеюсь, я не причиню ему большого беспокойства, если расспрошу его о нем?

Она не ответила, доставят ли мои вопросы беспокойство ее зятю или нет. Мы прошли в заднюю часть участка, и миссис Гарсия провела меня вниз по трем цементным ступенькам, заваленным детскими велосипедами, через другую дверь с надписью «Контора», потом снова вниз по деревянной лесенке, где воздух внезапно оказался горячим, и дальше, в огромную темную комнату с извивающимися повсюду трубами и гудящей печью размером с грузовик, шеренгой свистящих водяных отопительных агрегатов, пустой кабиной лифта, еще несколькими велосипедами, лестничным маршем в дальнем конце, разным хламом и со стоявшим под лампочкой с длинной цепочкой с теннисным мячиком на конце довольно изящным старинным письменным столом, за которым сидел седеющий латиноамериканец в забрызганных очках с сильными стеклами и обрабатывал напильником небольшую деталь масляной арматуры с гневной решимостью, давшей мне понять, что он точно знал, что делает, и, в общем и целом, с большим удовольствием оказался бы где-нибудь в другом месте.

– Луис, – окликнула его Эстрелла Гарсия, – этот человек спрашивал о том доме, который снесли.

Он поднял глаза и вперил свой взгляд в меня:

– Рядом?

– Справа, – уточнила она.

– Слушаю вас, – сказал он мне и снял очки.

– Я интересовался соседним домом. Номер пятьсот тридцать семь. Почему его снесли?

– Дом был не слишком хорош. – Он пожал плечами, вытирая руки о тряпку.

– А ваша теща говорила, что он выглядел вполне прилично.

Он раздраженно покачал головой:

– Нет, нет, она понятия не имеет, в каком состоянии были эти дома. Они были неважные. Там ничего не меняли после, кажется, 1970 года. Я сам тысячу раз бывал в том доме. Крыша – просто жуть, на втором этаже что-то обрушилось, кругом трещины… нет, ничего хорошего. Крышу не меняли, значит, вам самому надо было этим заниматься, я имею в виду приходилось укреплять крышу и всякое такое, ведь там вечно лила вода, и вещи, понимаете, все вещи покрывались льдом, трескались, а потом начинали гнить. Да и крыс кругом было полно.

Я представился ему и объяснил, что я репортер.

– А вам что-нибудь известно о трупе, который здесь нашли, когда сносили дом?

Комендант кивнул и вздохнул, словно ему была в тягость все эта людская копошня, заурядная в своей идиотичности.

– Да, было что-то в этом роде.

– Наверное, копы задавали много вопросов?

– Да, поспрашивали тут кое о чем.

– Они так ни до чего и не докопались.

Он пожал плечами. Было видно, что ему это совершенно безразлично.

– Людей, знаете, все убивают да убивают. Тут у нас одну даму наверху, на пятом этаже, а еще ребенка… в том конце улицы.

Я кивнул.

– А вы не интересовались, как, собственно, тело попало на этот участок?