Конец Хитрова рынка

В уголовном розыске Виктор не появлялся. Тузик говорил, что видел его как-то на Хитровке.

Впервые с Виктором мы увиделись после совещания, которое проводил Мартынов, только 6 июля, в тот самый день, когда неожиданно вспыхнул мятеж левых эсеров.

Эту новость принес запыхавшийся Сеня Булаев, который, ничего не подозревая, отправился на Поварскую арестовывать валютчиков.

— Братцы! — закричал он, вбегая в дежурку. — Германский посол Мирбах убит! Сейчас у театра оперного был, там всю фракцию левых эсеров заарестовали вместе с Марией Спиридоновой. Из окон головы повысовывали и орут: «Большевики узурпаторы!»

— Да подожди, кто посла-то убил?

— Левые эсеры и убили.

— Зачем?

Сеня пожал плечами:

— А я откуда знаю? Что я тебе, эсер, что ли? У них и спрашивай.

Вошел, как всегда, спокойный и сдержанный Медведев.

— Тихо, товарищи. Отряд Попова при ВЧК отказался подчиняться Советской власти. Начальник отряда скрывает убийцу посла Мирбаха, которого эсеры убили с целью спровоцировать войну с Германией. Попов арестовал Дзержинского, Лациса и Смидовича. Мятежники сосредоточились в Трехсвятительском переулке, штаб Попова — в особняке Морозова. Сейчас я связался с районным Совдепом. Нам поручено патрулировать в районе Сретенских ворот.

Еще с Трубной мы услышали ружейные выстрелы, которые заглушались сильными громовыми ударами.

— По Кремлю кроют артиллерией, — сказал Груздь.— Революционеры, мать их за ногу!

— А отряд Попова наполовину из матросни, — вставил Арцыгов, который никогда не упускал случая подковырнуть Груздя.

— Какие ж это матросы? Салаги из Черноморья, — презрительно ответил Груздь. — Одни клеши для видимости.

У Сретенских ворот к нам присоединилась вооруженная группа делегатов съезда.

— А вот Сухоруков! — сказал Груздь.

Действительно, Виктор бежал по Сретенке, махая рукой.

— Хорошо, что встретил вас. К Покровке идете?

— Нет, пока не приказано, — сказал Груздь. — Но без нас все одно не обойдется…

Однако без нас обошлось. Всю ночь мы находились в районе Сретенских ворот, прислушивались к одиночным выстрелам. К утру выстрелы участились. Это против мятежников были двинуты войска, расположенные на Красной, Страстной и Арбатской площадях. К двум часам мятеж уже был ликвидирован.

— Зря всю ночь заместо телеграфных столбов простояли, — смеялся Арцыгов. — Пострелять и то не пришлось…

— Еще постреляешь, — пообещал Мартынов. — Чего-чего, а стрельбы на наш с тобой век хватит. Вот только как бы германцы войну из-за своего посла не затеяли. Им только повод дай. И чего с этими эсерами нянчились?

Мы с Виктором немного отстали. Он шел в расстегнутой косоворотке, обнажавшей его мускулистую шею, прикусив зубами сорванную веточку тополя, подтянутый, веселый.

— Ну, что нового в розыске?

— Что нового? Все то же. Расскажи, как у тебя. За Кошельковым охотился?

— Ишь какой умный! — поразился Виктор. — Догадался-таки?

— Да уж весь свой хилый умишко напряг.

— Ну-ну, не обижайся. Чего ты таким обидчивым стал? Понимаешь, какое дело, успехи не ахти, но кое-что нащупал. Помнишь, я тогда после операции на Хитровке возражал против ареста Севостьяновой? Еще говорил, что она нам пригодится? Ну вот, Аннушка и пригодилась. Оказывается, Кошельков у нее бывает. Как часто, не знаю, но бывает.

— И это все, что ты узнал?

— А что, мало? — засмеялся Виктор.

— Не много.

— Еще кое-что добыл. Вот, смотри. — Виктор показал мне клочок бумаги: «Смотался в Вязьму, буду в Хиве в следующем месяце. Сообщи Ольге». Подписи под запиской не было. — Эта писулька на столе у Севостьяновой лежала.

— А почему ты решил, что Кошельков писал?

— Проверял. Савельев говорит: почерк Кошелькова. Федор Алексеевич не ошибется.

— А кто такая Ольга?

— Как кто? — поразился Виктор. — Невеста Кошелькова. Ты разве не знаешь?

— А почему я должен близких и дальних родственников всех бандитов знать?

— Потому что ты работаешь в уголовном розыске, — нравоучительно ответил Виктор.

Когда он так говорил, я всегда злился. Но любопытство было на этот раз сильнее, чем самолюбие. И хотя мне хотелось сказать Виктору, что ему еще рано брать на себя роль наставника и я прекрасно знаю без него, что я должен, а чего не должен, я промолчал.

— Понимаешь, — продолжал Виктор, — я советовался с Савельевым. Видимо, действовать надо будет в нескольких направлениях; но прежде всего установить постоянные наблюдения за притоном Севостьяновой и за ней самой. Кстати, тебе твой старый приятель привет передавал…

— Кто?

— Баташов.

— Жив еще?

— Жив. Отощал только, пришлось подкормить.

— Свой паек отдал?

— Свой паек… Ну, дело не в этом. Думаю, надо мне в Вязьму вместе с Савельевым поехать. Можно его там застукать…

— Нос Арцыгову здорову утрешь.

— При чем тут Арцыгов? Что я, для Арцыгова стараюсь? Дурак ты, Сашка!

— Уж какой есть.

Но Виктор не обратил внимания на мою реплику.

— Тебя послушать, так мы работаем или для Арцыгова, или для Медведева, или еще для кого-то. Мы для Советской власти работаем и перед ней отвечаем.

— Ну прямо, как на занятиях по политграмоте. Почище товарища Ч все выкладываешь!

У Виктора зло сузились глаза, но вдруг он расхохотался.

— Пацан, честное слово, пацан!

Он обернулся ко мне, засучил рукава косоворотки.

— Ну как, может, попробуем еще разок?

Я испугался.

— Иди к черту! Мартынов увидит — обратно в гимназию отправит, скажет: дети не нужны. Пусти, ну что ты!

Но я уже барахтался на траве бульвара. Сухоруков сидел на мне верхом, крепко держа мои руки.

— Священной формулы не забыл?

— Витя, — взмолился я, — неудобно, увидят…

— Пусть смотрят! Пусть видят! — весело орал Сухоруков.

Когда мы встали и начали отряхиваться, я заметил, что с соседней скамейки на нас внимательно смотрят двое мальчишек с ранцами за плечами.

— Вы гимназисты? — спросил один из них с интересом.

— Точно, — подтвердил Виктор.

— А маузер вам в гимназии выдали?

— Разумеется, совет гимназии, чтобы учителей пугать… Двойку поставят — сразу оружие достаешь: смерть или пятерка. Очень здорово помогает. Теперь только круглые пятерки имеем.

— Врете… — неуверенно сказал мальчишка.

— Врут, — поддержал другой, — никакие они не гимназисты. — Он скорчил рожицу, шикарно сплюнул через выбитый передний зуб и солидно сказал: — Пошли, Петька! Им-то что, а нам еще к переэкзаменовке готовиться.

— Эй, орлы! — окликнул Виктор. — Закурить не найдется?

— Это можно, — сказал мальчишка с выбитым зубом. Он солидно, не торопясь, достал из кармана кисет, отсыпал на протянутый кусочек газеты махорки и спросил, кивнув на маузер, который явно не давал ему покоя: — Двенадцатизарядный?

— Пятьдесят пуль, и все отравленные индейским ядом, — доверительно сообщил Виктор. — У меня тут один знакомый вождь краснокожих на Лубянке сапожничает, в Россию за петушиными перьями приехал, говорит, в Америке с перьями худо стало: по приказу президента всех кур и петухов перерезали, так он ядом расстарался, на Сухаревке торгует…

— Вот трепач! — с восхищением сказал мальчишка и прыснул в кулак. — Ну и трепач!

— Факт, — скромно сказал Виктор, раскуривая самокрутку. — Ну, адью, коллеги! Советую только курево в кармане не держать, конфликт с мамашей назреть может.

Сухоруков хотел ехать в Вязьму, но Мартынов почему-то заупрямился.

— Мефодий Николаевич! Ведь мне это сподручней, — убеждал его Виктор. — Я Кошельковым и Сережкой Барином еще когда занимался!

— Нет, не поедешь.

— Почему? Все-таки я раскопал эту штуку.

— Все одно не поедешь. Везде хочешь успеть — нигде не успеешь. Организуй лучше все, как положено, на Хитровке. Нащупаем или нет Кошелькова в Вязьме — бабушка надвое сказала. А на Хитровке — дело верное.