Современный детектив ГДР

— Оставим это, — успокоил ее адвокат. — Пусть это скажет нам он сам, и его словам мы сможем поверить. Он человек искренний. Но вот что, — продолжил он, — хотелось бы мне узнать: каково было ваше действительное отношение к Брумерусу. — Он поспешно прибавил: — Ведь есть же самые разные виды любви — от духовного союза до всепоглощающей, почти безумной страсти.

Маргит Маран не ответила.

Разглядывая рыжеватые волоски на своей кисти, он сказал:

— Например, мне хотелось бы знать, о чем вы беседовали.

Теперь ответ последовал быстро:

— О пустяках. Иногда о газетных заметках. Иногда я рассказывала о работе мужа. Мы говорили… — она храбро подчеркнула: — да, мы говорили и о погоде. И о себе. Естественно.

— Рассказывал ли вам Брумерус и о своей работе? — спросил Метцендорфер.

— Нет, — ответила она, — он хотел выкинуть из головы все свои будничные дела.

Адвокат что-то пробормотал. Он спросил:

— А об искусстве? О литературе, может быть? Я видел там книжку…

Она перебила его:

— Да нет! Брумерус, по-моему, почти не читает. А книжка эта… я полистала ее, но она скучная. Иногда я читала еще детективы. Там. Легкое чтение. Только чтобы убить время. — Она пожала плечами и попыталась объяснить: — Брумерус был прав: он хотел там отдохнуть от дел. И это было, — она поискала точное определение, — это было как отпуск, как туристский поход, так… так мы вели себя, весело, беззаботно… — Она не нашла больше слов.

— Понимаю, — сказал Метцендорфер, — мне кажется, я вполне понимаю вас, сударыня! В кухоньке вы готовили какую-нибудь легкую закуску и красиво накрывали на стол, иной раз выпивали по стакану вина, танцевали, наверно…

Она удивленно посмотрела на него.

— Да, так оно и было!

— Да, — сказал он, — могу себе представить. — Казалось, его самого очаровала картина этой дачи. — И пластинки! — сказал он. — Вы танцевали под пластинки! Там был довольно большой выбор…

Она утвердительно кивнула и промолчала. Она явно вспоминала такие часы. Адвокат это почувствовал.

Но ему нужны были другие воспоминания, — воспоминания, о которых нельзя спросить напрямик, которые должны всплыть постепенно…

— Вы хорошо знали его пластинки? — спросил он.

— Да, — отвечала она, — все до единой! Каждую новую пластинку мы не раз проигрывали!

— Не помните, были ли там пластинки с чтением? — спросил он. — Кажется, я что-то такое видел?

Она удивленно вскинула глаза.

— Нет! Пластинок разговорного жанра у нас не было.

Она все еще говорит «у нас», отметил адвокат. Он махнул рукой и небрежно сказал:

— Ну так, значит, это была пластинка Армстронга или что-то подобное, там ведь и говорят.

— Да нет же! — возразила она почти резко. — Откуда вы это взяли?

Он вдруг вскочил с кресла, подошел к ней вплотную, наклонился и бросил ей в лицо:

— Или радио! Вы часто слушали радио? Может быть, танцевальную музыку? Или последние известия?

Она отстранилась, она подумала: подальше бы от него, он ведь сумасшедший, о боже!

— Там ведь вообще не было приемника! — крикнула она. — Что все это значит?

Она увидела, как он закрыл глаза, медленно выпрямился, услышала, как он сказал: «Ну вот!» — увидела, как он повернулся, прошел к окну и уставился в него. Она призналась себе, что ей страшно; ей стало вдруг холодно, как если бы она сидела в кресле нагишом, а всю комнату заполнил холодный осенний воздух. Она попыталась взять себя в руки, дышать спокойнее, совсем спокойно…

Тут она услыхала, как Метцендорфер, все еще глядя в окно, сказал: «Это мне надо было знать точно!»

Она увидела, как он, медленно повернувшись, спокойно подошел к ней, вытащил из нагрудного кармана листок бумаги, услышала, как он сказал: «Боюсь, что комиссару Гролю придется еще покорпеть над этим делом!» Он протянул ей листок.

— Прочтите! — сказал он. — Нет, — сказал он, — вот это место, обратите внимание на него!

Она прочла фразу, которую он отметил, перечла ее, покачала головой, недоуменно отвела глаза от бумаги…

На лице Метцендорфера было чуть ли не торжество. Он спросил:

— А как объяснит это комиссар Гроль, если в комнате не было приемника? И как вы объясните это, сударыня?

5

В это время Грисбюль писал черновик рапорта. Такой работы он не любил. Это ведь было простое перечисление фактов, давно установленных, вытекавших, в сущности, из приложений — вещественных доказательств и протоколов; никаких Америк открывать тут не нужно было, нужно было только вычертить, так сказать, карту страны, изъезженной уже вдоль и поперек. Что вскрытие не прибавило новых данных — в этом тоже после признания Марана не было ничего неожиданного. Входное отверстие подтвердило его показания. Грисбюль зевнул, глядя на пулю, аккуратно приложенную к акту. Как вещественное доказательство, она вместе с его рапортом отправится к следователю, и тот, точно так же, как он, Грисбюль, отметит: выстрел был произведен из автоматического пистолета «вальтер», калибр 6,35, каковой и принадлежал Марану.

Ассистент отодвинул от себя акт вскрытия и пулю и попытался найти тот казенно-сухой тон, который только и считает уместным суд. Помощнику было скучно.

Рядом лежала телеграмма.

Грисбюль дошел до того места, где надо было вставить данные о личности убитого. Он задумался. Потом пошел в комнату Гроля. Тот взглянул на него неприветливо.

— Господин комиссар, — Грисбюль старался быть особенно вежливым, чтобы не раздражать старика, чем-то, видимо, раздосадованного, — не подождать ли нам допроса горничной? Ведь она обратила внимание на наш розыск и узнала в убитом Альтбауэра. — Он посмотрел на телеграмму. — Если мы ограничимся этим, мы сможем дать лишь самые скудные сведения: Йозеф Альтбауэр, прибыл из Франции, уже не раз останавливался во франкфуртской гостинице «Майнау», безусловно, немец, совершающий деловые поездки, постоянного местожительства не имеет, предположительно баварец. Больше ничего отсюда не выжмешь. — Он помахал телеграммой.

— Достаточно! Вполне достаточно, Грисбюль! — проворчал комиссар. — Это все, что удалось узнать нашим франкфуртским коллегам. Больше никаких документов нет. Регистрационный листок опять не заполнен, это бедствие распространяется и портит нам жизнь! Но что еще, по-вашему, может сообщить нам такая девица? Она убирала номер, в лучшем случае приносила кофе или пиво, получала на чай…

Он пожал плечами. Он махнул рукой.

— Ах, это не наша забота! Для нашего рапорта достаточно того, что мы знаем! Если господин следователь увидит хотя бы фамилию, он уже будет доволен.

Грисбюль снова бросил мрачный взгляд на телеграмму. Что-то было не так, но что́, он не знал. Возможно, его просто сердило полнейшее равнодушие старика. Тому было достаточно, что убийца найден, остальное не интересовало его. А уж умышленное тут убийство или неумышленное — это как суд решит.

Грисбюль кивнул.

— Ну что ж… — сказал он и удалился, чтобы снова приступить к своей неинтересной работе.

6

Маргит Маран, стоя в дверях, смотрела вслед Метцендорферу, который, как ей показалось, более легкой, чем обычно, походкой шагал через газон к калитке.

Она еще не оправилась от удивления и, хотя Метцендорфер объяснил ей смысл своего открытия, все еще никак не могла понять, в чем тут дело. Она знала одно: был какой-то голос. Адвокат дал ей копию протокола, и место, на которое он указал, гласило: «Так оно, вероятно, и было, ведь я еще удивился, что он работает, не выключив радио. Передавали не музыку, говорил мужской голос. Я не помню, что он говорил…» Значит, муж услышал какой-то голос, прежде чем выстрелил. Но чей это был голос? Убитого? В таком случае в комнате должен был находиться кто-то другой, кому тот говорил. А если голос принадлежал этому другому? Значит убитому говорил что-то этот другой. Во всяком случае, в момент выстрела на даче должны были находиться два человека. Муж ошибся, решив, что включено радио, и Метцендорфер выявил эту ошибку с кошачьей ловкостью.