Предатели по призванию

Он разжал пальцы, и пушинки как не бывало, да, собственно, он ее и не поймал, она продолжала плавно кружить по комнате – этой умерщвленной в зародыше амбулатории, в настоящее время превратившейся в секретный, негласный, неофициальный полицейский участок.

6

Пока Маскаранти звонил по телефону, Дука продолжал разглядывать одетую в черное женщину по имени Роза Гавони. Может, он не прав, что так не доверяет людям, но разве есть хоть одна, хоть малейшая причина доверять им?

– Интересно, почему вы мне все это рассказали? – в упор спросил он. – Ведь теперь, если вашего Ульрико найдут, его непременно засадят за контрабанду оружием, а не дай Бог все остальное всплывет, так это лет десять, не меньше.

Она опять ответила, как типичная ломбардка:

– По крайней мере, жив будет. А если его уже убили, то полиция хотя бы убийц поймает.

Предельно ясно.

– А отчего Ульрико сбежал, как только убили его невесту и Сильвано?

Она только слегка качнула головой: видимо, больше ей ничего не известно.

– Не знаю. Свернул торговлю, всех продавцов распустил и был таков. А мне перед отъездом сказал: «Закрой лавку и сиди дома, я тебе позвоню».

– И что, звонил?

– Да, два раза: спросил, не искал ли кто его, я сказала – нет, а в тот же день еще раз перезвонил, и я то же самое ему ответила, потому что его никто не искал, а еще я спросила, кто его должен искать и чего он боится, но он только сказал, что еще раз позвонит завтра.

– И потом явились мы...

Да, потом явились они; она сказала, что ждет звонка от Ульрико, но Ульрико так больше и не позвонил, и ей страшно, потому что, раз он не звонит, значит, что-то случилось.

– Что именно? – Приходится быть беспощадным. – Вы хотите сказать, что его могли убить?

Она кивнула, и по лицу ее опять пробежала дрожь: сама мысль, что Ульрико могли убить, привела ее к ним, к Дуке, кто бы он ни был, друг Сильвано или полицейский, лишь бы спас ее Ульрико.

– Вы хорошо его знаете, – сказал Дука. – Как вы думаете, где он мог прятаться? – Женщина, знающая все привычки, инстинкты, пороки мужчины, даже если ей конкретно ничего не известно, может чутьем навести на след. – Говорите все, что в голову придет, пускай это покажется глупостью. Может, его приютила какая-нибудь другая женщина?

Во время войны он же скрывался у женщин от немецких облав, почему бы теперь, когда надо скрыться от других врагов, ему не вспомнить кого-нибудь из своих прежних спасительниц?

Но она снова покачала головой.

– Нет. У него была только одна женщина. Джованна. Только о ней он говорил, только с ней и водился. Я его знаю. – Она гордо вскинула голову: пусть она унижена, отвергнута, пусть Ульрико давно ее разлюбил, зато она все еще любит его и гордится тем, что никто не знает его так, как она. – Когда он с одной, другие для него не существуют.

Где же тогда он может скрываться? В гостиницах – вряд ли, там он чересчур на виду, и враги его быстро обнаружат.

– А как вы думаете, он звонил из Милана? Звонок был не междугородный?

– Да нет... – Она задумалась. – Оба раза было так хорошо слышно.

Как знать: теперь с прямой телефонной связью междугородные от внутренних и не отличишь.

– Ну что ж, – сказал он, поднимаясь, – тогда возвращайтесь домой и ждите. Появится кто-нибудь – звоните. А если они заберут вас с собой, оставьте какой-нибудь знак. – Он помолчал, глядя на нее: нет, она нисколько не боится, знает, какая опасность ей грозит, и не боится, лишь бы Ульрико спасся. – Ну, например, свет оставьте невыключенным, или кресло сдвиньте, или статуэтку уроните: у вас дома такой порядок, что сразу будет заметно. – И уже у двери добавил: – Мы будем звонить вам каждые три часа. Сделаем все, чтоб найти его, с вашей помощью, конечно.

Когда дверь за несчастной Розой Гавони закрылась, Дука вернулся в кабинет; закатное солнце обагрило всю площадь, зарево ворвалось в комнату вместе с двумя другими пушинками; на этот раз ему удалось поймать одну: он разжал пальцы, и она была там, на ладони, чепуховина, конечно, но из этой чепуховины может вырасти платан, или тополь, или одно из тех могучих деревьев, про которые в энциклопедиях пишут, что в их дупло на автомобиле можно въехать.

– Маскаранти! – окликнул он.

– Да. – Тот выглянул из кухни.

– Ну что Карруа сказал?

– Сказал – хорошо, оружием он сам займется.

– И все?

– Да. – Он замялся, но лишь на секунду: на лице, красном от закатного солнца, это почти не отразилось. – Еще он просил вас быть осторожнее, мол, с такими типами шутки плохи.

Дука с трудом уловил в его тоне иронию и подумал: я и так осторожен, уж куда осторожнее.

– Вот что, Маскаранти, пойдемте-ка перекусим и заодно купим газеты.

– Я тут неподалеку знаю одну тратторию, там недорого берут, – заметил Маскаранти: ему, видно, надоело «перекусывать» сандвичами.

– Ладно, пойду рубашку переодену.

Он вышел в спальню и в ящике комода откопал последнюю приличную рубашку, сразу вспомнив слова Лоренцы: «Вот эту прибереги для особых случаев – последняя приличная рубашка». Теперь надо решить: обед с Маскаранти – это особый случай или нет? Дука решил, что да, снял рубашку с обтрепанными обшлагами, надел новую, галстук аристократического синего цвета и тогда только уразумел, что неплохо бы и костюм сменить; к счастью, единственный «приличный» из трех его костюмов тоже оказался синим; закончив одевание, переместился в ванную и электрической бритвой прошелся по жесткой, какая бывает только у настоящих мужчин, щетине. Канальи, предатели по призванию, всех продадут – и мать, и дочь, и друга, и родину, – будут клясться, прижав руку к сердцу, а другой сжимая в кармане нож!

– Маскаранти! – снова позвал он, заканчивая бриться.

Маскаранти, исполненный чувства собственного достоинства, возник на пороге ванной.

– Скажите откровенно, вы бы на моем месте бросили все это к чертовой матери? Помните, что говорил Карруа: пускай они сами перебьют друг друга. Чем больше, тем лучше. Какое нам дело, что А убит в или В или Г, если А и вместе с ним Б, и В, и Г – подонки, каких свет не видывал? Ну так как, Маскаранти, будем продолжать или пошлем их куда подальше?

Он все водил бритвой по жесткой щетине, какая бывает только у настоящих мужчин: она оказалась даже жестче, чем он предвидел (временами он подумывал: а что, если уподобиться древним римлянам, которые во всей мировой истории были самыми чистовыбритыми, и удалять щетину депиляторным кремом, как женщины удаляют волосы на ногах).

– Доктор Ламберти, а вы не шутите? – спросил формалист Маскаранти.

Он резко оторвал от лица бритву и раздраженно бросил:

– Какие шутки! – И начал аккуратно скручивать провод от электробритвы. – Вы разве не слыхали поговорку?

– Какую поговорку?

– Кто к подонкам придет, от подонков погибнет.

– Значит, погибнем! – хохотнул Маскаранти.

Дука криво усмехнулся в ответ, положил на место бритву, налил в ладонь лавандовой воды и провел по волосам: вон как отросли, почти полсантиметра, никогда он еще не доходил до такой небрежности, но в отсутствие сестры не мог подвигнуть себя даже на то, чтоб пойти в парикмахерскую.

– Вы можете хорохориться, это ваше дело, а я сегодня вечером приглашаю вас на прощальный ужин.

В самом деле, чего хорошего, если тебя пристрелит какой-нибудь бандюга? Конечно, хотелось бы вырвать все эти сорняки с корнем, но почему именно ты должен их выкорчевывать? Да и как их искоренишь, когда засадишь одного, а в это время троих выпускают? Ты их будешь ловить, а воротилы-то все равно останутся в тени, ведь они (как он прочитал третьего дня в «Коррьере») «по состоянию здоровья не могут выносить тюремного режима». Вот так-то: убьет один, к примеру, десятерых, а сам страсть какой болезненный, и воздух Сан-Витторе ему вреден, ну и сошлют его куда-нибудь в Нерви кушать рыбный суп в приморских ресторанчиках. А ты как дурак из-за этих «немощных» под пули подставляйся!