Из хроники кладбища «Шмерли»

Начиналось утро. Всюду были знакомые приметы уже начавшейся вокзальной жизни. Официантка, выбежавшая покурить. Глухонемые торговцы с эротическими календарями — крутые ребята с высоко выбритыми висками. Армянские женщины в траурных платьях. Финский нож в чужом, случайно раскрывшемся кейсе — мир постоянных наблюдений розыскника…

В комнате матери и ребенка уже шли суетливые процедуры оформления, выписки, кормления; нянечки готовили постели вновь прибывшим с утренними поездами. Гремели железные ящики с детским питанием. Считали белье.

— В изоляторе никого нет? — спросил Денисов у медсестер, на этот раз они были в комнате обе.

Тамара сказала небрежно:

— Хватит с нас и того случая. Сколько можно?

Старшая пояснила:

— В триста двадцать пятую никого не поселяли. С той ночи. А в соседней сдавали. Мальчик со сломанной ногой и его мама… Ночью отправили…

Сновал ежеминутно лифт, доставляя женщин с детьми, хлопали двери. Было слышно, как во все раковины умывальной с шумом била вода.

Денисов прошел в изолятор. Длиннющий со множеством дверей коридор снова показался никчемным, попросту лишним.

«Предбанник…»

Он прошел в триста двадцать пятую. Кровать, на которой погибла Хойна, была чисто застелена, сверху на свернутом одеяле по диагонали положена свежая простыня, концы которой снова были подогнуты под матрац. Начальница строго взыскивала за несоблюдение единообразия.

— Вот вы где… — Он не слышал, как в изоляторе появилась патронажная сестра. — Не нашли, кто ее? — Она показала на кровать.

— Нет пока.

— Такая славная старушка… — Она хотела что-то еще сказать, но промолчала, поправила халат, надетый из-за жары на голое тело. — Ну и лето стоит… Из душа бы не выходила… — Ей хотелось обратить внимание на себя. — Что ему за это будет, убийце? Расстрел? — Приятное лицо ее портила достаточно широкая щелка между двумя верхними резцами впереди.

— Это трудно сказать…

У него тоже были вопросы к ней, но он решил их не задавать и вообще не начинать разговор, который неизвестно сколько времени мог продлиться. Теперь он не сомневался, что именно Тамара впустила Злату в комнату матери и ребенка и шепнула дежурной, чтобы та ее оформила.

«Сколько они берут за ночь? Пять рублей? Семь? — подумал он. — Чистый доход недобросовестной смены…»

— Ты все цветешь… — пошутил он.

— А что мне?! — Она пошла по коридору, поигрывая полными голыми коленками.

Вторую кровать, стоявшую под углом к первой, не перестилали, Денисов заметил бросившийся ему в глаза при осмотре остаток фабричного сорванного бумажного ярлыка «ф-ка…, ГОСТ…»

Ему захотелось проверить случайно возникшую у него гипотезу.

Концы свернутой и положенной по диагонали второй простыни были подогнуты, а не засунуты под матрац!

«Любопытно…»

Он вернулся к дежурной медсестре.

Она была одна, голос Тамары слышался в конце коридора, в умывальной, она делала кому-то замечание.

Медсестра поправляла бумаги, в беспорядке лежавшие под канцелярским стеклом, — списки телефонов, рекомендации на случай паралича, удушья, укуса змей.

— Вторую кровать в изоляторе не перестилали? — спросил Денисов, когда она освободилась.

— Да нет. — Дежурная не упустила случая улыбнуться. — А что?

— Не помните, когда на ней меняли белье?

— Вечером в тот день. При мне. Перед тем, как все случилось.

Он позвонил в дежурную часть:

— Подошли сюда с кем-нибудь пластилин и печатку…

— Хочешь опечатать комнату матери и ребенка? — спросили на другом конце.

— Только изолятор.

— Я еще нужна? — медсестра улыбнулась по-прежнему устало и чуть плутовски.

— Сейчас мы запрем изолятор и поставим на дверь печать… — Ему было жаль ее: с хорошей сменой, при поддержке честной начальницы комнаты матери и ребенка она никогда не попала б в такую грязную историю.

Наутро вторую кровать следовало скрупулезно осмотреть и изъять с простыней и наволочек микрочастицы для спектрального анализа.

«На ней кто-то спал… Выходит, как раз в ту ночь. И, уходя, заправил не так, как тут принято…»

Денисов достал из сейфа привезенное Ламбертсом розыскное дело, том раскрылся на отпечатанном латинским шрифтом акте комплексной экспертизы… Увы! В нем не было ни одного русского слова.

«Кто-то катил бочку на Коэна…» — предупредил Ламбертс по поводу исследованной анонимки.

За окном стремительной рекой текла толпа пассажиров, прибывших в электричках, она заполнила платформы, разбившись на рукава — в метро, на трамвай, по автобусам, -обтекала вокзал.

Когда-то ему пришло в голову, что оперуполномоченный никогда не бывает в настоящем, только в прошлом и будущем. «Перфектум» и «плюсквамперфектум», сказал бы их латинист на юрфаке, — или «футурум». И никогда в «презенс»…

Открытия прошедшей ночи будили в нем какую-то мысль, которой не удавалось никак оформиться окончательно.

Он отыскал список присутствовавших во время похорон на кладбище «Шмерли»:

«1. Хойна Юдит…»

Денисов мысленно перенес ее в круг сопровождавших гроб родственников и знакомых и поставил первой на том же основании, на каком некоторых других можно было перенести из числа провожавших в число захороненных. Соответственно пришлось поменять порядковые номера других.

«2. Маргулис Сусанна…

3. Хойна Злата…»

Ему представились эти похороны… Почему-то в Москве, весной. Из-под снега торчали памятники военным. Быстро таяло. Мокрые головы, казалось, вспотели. Был родительский день, шли люди. Длинный худой оперуполномоченный, похожий на Ламбертса, переписывал провожавших покойную в ее последний путь:

— Маргулис Сусанна, Хойна Злата, Денисов…

Он задремал прежде, чем услышал голос раввина из маленькой молельни во время дождя, включившего его фамилию в заупокойный плач.

Проснулся моментально, так же, как и заснул.

«Список хоронивших…»

«Что только мы не предпринимаем, чтобы проследить невидимые нити, связывающие преступника с его жертвами! Какие невероятные версии нам приходят! Наши тщетные попытки прыгнуть выше собственной головы!…»

Список подписал лейтенант оперуполномоченный — Денисов не разобрал его фамилию.

«Кем он стал сейчас, когда я держусь за нить, которую он протянул… Подполковником? Специалистом по антропонимике, как Резниченко? Вряд ли. Обычный путь опера — до замнача по оперативной работе. И снова назад — к старшему оперу…»

Направленный начальством на еврейское кладбище, он небрежно записал с десяток людей, не позаботившись, чтобы тот, кто станет читать через пять лет, мог лучше разобрать фамилии почтивших присутствием похороны злосчастной Юдит. Написал, сдал секретарю и вернулся к своим делам — квартирным кражам в Дарциемсе или карманным на Кришна Барона и Суворова. Может, его и послали на кладбище «Шмерли», потому что он никому не был известен и поэтому ни разу больше не появился на страницах уголовного дела…

1. Хойна Юдит — убита.

2. Маргулис Сусанна — убита.

3. Хойна Злата — убита.

Кто следующий? Кто дальше в этом списке, который словно составлен известной болгарской ясновидицей и прорицательницей…

Ниже стояло по-прежнему:

«Хойна (Вайнтрауб) Влада…»

9

Заместитель по оперативной работе из Видного, с которым Денисова свел Ваникевич в день убийства, в метро, появился с самого утра с тяжеленным кейсом, набитым томами розыскных документов.

Он сразу нашел общий язык с Ламбертсом, оценившим его «варенку», весь облик бывшего спортсмена, занявшегося фарцой и рэкетом. Даже здесь, в кабинете Бахметьева, зам из Видного то и дело оглядывался, будто ожидал на себя внезапное нападение. Это был его стиль, как и высовывающийся из-под куртки ремень, тянувшийся к кобуре под мышку, «варенка» и крепкие, словно ему предстояло подниматься в горы, альпинистские ботинки.

— Кому мешали или мешают эти старухи… — Валентин открыл кейс, выложил дело Сусанны Маргулис на стол.