Концерт для скрипки со смертью

– Значит, если месяц был спокойным, то получают они поменьше?

– Не обязательно так. Все они подрабатывают на стороне, в других оркестрах. У них могут быть выступления там, когда мы не работаем.

Браун принес толстую стопку бело-зеленых полосатых листов, положил ее на стол и начал листать, быстро и со знанием дела.

– Вот вам Остин. За последний месяц она получила восемьсот двадцать фунтов и тридцать три шиллинга.

– Насколько это близко к среднему?

– Не могу сказать. Мы были порядочно заняты в прошлом месяце, но это не был лучший месяц в году. Перед Рождеством всегда бывают пустые промежутки.

Атертон подсчитывал. Значит, она получала между десятью и двенадцатью тысячами в год – в любом случае недостаточно для покупки «Страдивариуса», ни даже для того, чтобы просто прицениваться к нему. Похоже, она должна была влезть в какое-то достаточно большое дерьмо, чтобы оказаться владелицей такой скрипки. Через плечо Брауна он просмотрел детали, касающиеся банковского счета Анн-Мари, и, наблюдая краем глаза за лицом Брауна, спросил:

– Вы знаете, на какой скрипке она играла?

Реакция была простым умеренным удивлением.

– Понятия не имею. Джоанна Маршалл, вероятно, знает, если это важно для вас.

Ладно, если «Страд» и был ключем ко всему этому, то Браун ничего о нем не знал.

– О'кей, значит, вы дали мисс Остин ее извещение, и это был последний раз, когда вы ее видели?

Браун опять стал немногословным.

– Я уже говорил вам это.

– А что вы делали потом, в порядке процедуры опроса?

– Я поехал домой и лег спать.

– Кто-нибудь может подтвердить это? Вы живете здесь один?

Презрение сменилось приглушенным гневом – или это было какое-то опасение?

– Я разделяю эту квартиру, как это зачастую бывает. Мой сожитель может назвать вам время, когда я пришел.

– Ваш сожитель?

– Да. – Он выплюнул это слово. – Его зовут Тревор Байерс. Вы могли слышать о нем – он работает консультирующим хирургом-ортопедом в госпитале Святой Марии. Это достаточно респектабельно для вас?

Ого, подумал Атертон, записывая фамилию, уж не здесь ли собака зарыта?

– Более чем, – подтвердил он, пытаясь хоть немного умаслить Брауна. Он решил испробовать с ним старый добрый смущающий трюк «кстати, между прочим».

– Кстати, не было ли каких-нибудь недоразумений между вами и мисс Остин? Перебранки или чего-то в этом роде?

Браун уперся кулаками в стол и нагнулся вперед, опираясь на них и выставив вперед побагровевшее лицо.

– Что это вы тут пытаетесь предположить? Я не любил ее, и я не делаю из этого секрета. Она вечно создавала трудности. От всех них хлопот полон рот. Женщинам не место в оркестрах – я уже говорил это. Они все время аморальны, и их ум никогда не направлен на работу.

– Вы не одобряли ее отношения с Томпсоном?

Браун взял себя в руки и выпрямился, тяжело дыша.

– Я сказал вам – это не мое дело. Это она была причиной всех зол, она вела разговоры за спинами, распространяя ложь...

– О вас?

– Нет! – Он глубоко вздохнул. – Меня бы нисколько не заботило, что бы она могла сказать, и если вы думаете, что это я убил ее – вы лаете не на то дерево. Я не стал бы пачкать о нее руки. И чтобы понять то, что это она была причиной проблем, расспросите Томпсона. Он вам расскажет.

– Это обычная процедура, не более того, сэр, – успокаивающе произнес Атертон, – мы обязаны расспрашивать обо всем, даже о, казалось бы, невероятном, и проверять каждого – простая рутинная проверка, вы же понимаете.

Сев в свою машину, он задумался. Гомосексуалист Браун – и Остин со слишком большим количеством денег? Может быть, она шантажировала его? Это не является незаконным – подставлять зад, но, может, выдающийся хирург не хотел, чтобы это выплыло наружу? С другой стороны... Он вздохнул. Проверять каждого, сказал он Брауну, и впереди еще была чертова прорва тех, кого надо проверять. Ну почему не могла эта проклятая девка оказаться смотрительницей маяка или кем-нибудь еще, также работающим в одиночку, а не музыкантшей в составе оркестра из сотни человек, имеющих к тому же необычные наклонности?

А «чистая и великолепная девушка» Билла начинала несколько тускнеть и покрываться пятнами. Делая все возможные допущения на предвзятость Брауна, тем не менее должно было быть нечто достаточно необычное, что касалось Анн-Мари Остин. Брови его слегка нахмурились. Что происходит со стариной Биллом? Сначала он возник по поводу девицы Остин, а потом и вообще напрочь выбился из собственного характера и трахнул свидетельницу – и это человек, который никогда не был нечестен по отношению к своей жене за все, сколько там ни было, годы семейной жизни. Все это начинало причинять сильное беспокойство.

Глава 7

Последние меблированные комнаты в мире

Поначалу Слайдер вел машину так, как будто и он, и автомобиль были сделаны из стекла, дышал он при этом с ненормальной осторожностью пьяного, иногда даже задерживая дыхание, как будто желая проверить, не изменится ли что-нибудь от этого, не исчезнет ли вдруг Джоанна и не обнаружит ли он себя по-прежнему сидящим в одиночестве в своей машине в транспортной пробке где-то на Перивэйл. Его разум, казалось, раздулся до непомерных размеров, подобно сахарной вате, в попытках охватить новое вкупе с давно знакомым. То, что он узнал о Джоанне, должно было улечься рядом с давним и глубоко укоренившимся опытом жизни с Айрин и детьми, и оба пытались одновременно занять место, предназначенное поначалу лишь для одного, противореча законам физики, которые он помнил еще со школьной скамьи.

Никогда прежде он не испытывал таких чувств. Он считал лживыми и фальшивыми слова любимых песен – но они оказались правдой. Это не было простым развитием ранее испытанных им чувств – это было нечто совершенно новое для него, и он едва ли мог понять, что же ему с этим делать. Еще подростком он раз-другой влюблялся в девушек, потом появилась Айрин, но он никогда не чувствовал подобного с Айрин.

Он не мог припомнить, чтобы когда-либо испытывал столь сильное чувство по отношению к Айрин. Для него женитьба на ней была еще одним, правильным шагом в жизни: ты кончаешь школу, ты идешь работать, потом ты женишься. Он восхищался ею под действием доводов своей матери о целях, которых надо достигнуть, и искренне предполагал, что поскольку он женится на Айрин, значит, он должен любить ее.

Женившись, он прекрасно относился к ней, во-первых, потому, что это было правильным поведением, и во-вторых, вероятно, это попросту было в его натуре – испытывать к людям симпатию. Ты сам стелил свою постель, сказала бы его мать, если б только когда-нибудь могла узнать о его разочаровании в Айрин, значит, теперь ты обязан спать в ней. Ну, он и сам раньше так думал. Но сейчас он был вынужден бороться с мыслью, ранящей его самоуважение – что он поступал хорошо с Айрин лишь потому, что не испытывал желания поступить иначе.

Но нет, это было еще не все. Он был женат на Айрин пятнадцать лет и никогда не знал ее по-настоящему, за исключением того, что изучил и мог предсказать достаточно хорошо, что она скажет или сделает в той или иной ситуации. Джоанну он только что встретил и не мог бы предсказать ее поведение ни в чем, и все равно испытывал чувство, что знает ее в совершенстве, до мозга костей. Ему казалось, что даже если она скажет или сделает нечто ошеломительное, это даже не удивит его.

Это был устрашающий кризис. Он обманул жену. Он был неверен ей, переспал с другой женщиной и солгал, чтобы скрыть измену. Хуже того, он собирался продолжать делать это и дальше, и так долго и часто, как только сможет. Сломанные вещи можно склеить, но они никогда не будут такими хорошими, как раньше, он знал это. В общем, то, что он начал, должно было изменить всю его жизнь. В этом был весь риск, в этом было сожаление об Айрин и детях, и он постиг и понял это. Чего он не мог понять – так это почему все осознанное им совершенно не тревожит его; почему, зная, что все, что он делает, опасно и неправильно с любой точки зрения, он чувствовал лишь эту громадную и все более увеличивающуюся радость, будто вся его жизнь только сейчас начинала развиваться перед ним.