Смерть по вызову

своих длинных ногах, как на ходулях, странными прыжками добежал до калитки, размахивая ружьем, пропустил вперед Рекса и скрылся за глухим забором. Светлана Петровна на непослушных ногах поспешила за Звонаревым.
* * *

Романов, волоча за собой простреленную ногу, отполз обратно к обочине, ближе к Воронину, оставляя за собой на снегу гладкую багровую полосу. Казалось, в бедро вогнали раскаленный штырь. Левая штанина стала влажной, тяжелой от крови. Перевернувшись на спину, Романов ощупал ногу. Кажется, кость задета, слегка задета. Но почему же тогда так много крови?

– Что делать? – крикнул он Воронину.

– Жгут надо наложить, – Воронин не обернулся, держа пистолет в левой руке, он смотрел вперед, в белую снежную муть, но почти ничего не видел. – Нож есть?

– Есть, – Романов вспомнил о складном ноже, что подарил ему на день рождения Егоров.

– Режь штанину и наложи жгут, – Воронин прислушался: ни выстрелов, ни человеческих голосов, тишина.

Романов нашел в кармане пальто нож, зубами вытащил из ручки лезвие, поставил фиксатор. Другой рукой он натянул штанину, распорол её поперек, ниже кармана. Спустив отрезанную штанину, он увидел кровавое бедро, черное, неестественно большое отверстие от огнестрельного ранения и неровный ошметок артерии толщиной с большой палец, торчащий из этой черной дырки. Кровь не просто сочилась из раны, она била горячим обжигающим потоком, фонтанировала. Романов испытал страх и первую слабость в пальцах. Он вдруг вспомнил, что ранение в бедро врачи считают тяжелым, а кровью можно запросто истечь за три-четыре минуты.

Он взглянул на рану и словно увидел себя, сидящего в луже крови, со стороны. Раскрытый нож выпал из руки, сердце забилось часто и неровно. Сердце вырвалось из груди, как засидевшаяся в клетке птица, взмыло в серое мглистое небо, вернулось на землю кусочком льда и разбилось, рассыпалось на мелкие осколки. Эти осколки налипали на ладони, на горячее лицо. Грянул выстрел, близко, почти над самым ухом. Романов пришел в себя. Что-то кричал Воронин, но слова почему-то звучали неразборчиво, до сознания доходило лишь одно единственное слово «жгут». Дрожавшими от слабости руками Романов развязал узел галстука, перекинул галстук через бедро, выше раны. Сделав узел, что есть силы, потянул в разные стороны концы галстука, сделал второй узел.

Отыскав ладонью провалившийся в снег нож, Романов убрал фиксатор, закрыл лезвие, просунул длинную рукоятку между галстуком и бедром, несколько раз крутанул её по часовой стрелке, вложив в эти движения все силы, что ещё оставались. «Ничего, – попытался успокоить себя Романов, – раны заживают, кости срастаются. Все обойдется, все будет хорошо. Лишь снова пуля не попала». Он перестал чувствовать простреленную ногу, попытался перевернуться со спины на бок, чтобы снег не летел в лицо, но не смог.

– Не стреляйте, дайте нам уйти, – услышал он крик с дороги.

– Уходите, мы не стреляем, – крикнул в ответ Воронин. – Мы даже вас не видим. Уходите.

– Так мы уходим? Мы не стреляем.

– Уходите, –