Давняя история

— Чувствую, что тебя заинтересовала эта история.

— А вас?

— Меня тоже. Не верится в случайного забулдыгу. Чем-то тут иным пахнет, а, Трофимыч?

Трофимов ответил коротко, пережевывая печенку:

— Подлостью пахнет.

— Пива выпьем, Трофимыч?

— Теплое, наверно, — произнес инспектор уклончиво. Пива ему хотелось, но лимитировал многосемейный бюджет. Мазин взял две бутылки и стаканы, принес, поставил на столик:

— Ты прав, тепловатое, но ведь сейчас не жарко.

И разлил пенящееся пиво по стаканам:

— Не уточнишь ли мысль насчет подлости?

Собственно, он знал эту трофимовскую теорию — преступник или дурак или подлец. Зло творят оба, но один по недомыслию, по простоте, а скорее по пустоте душевной, другой же — сознательно, хитро. К дуракам Трофимов относился снисходительно («перетряхнуть мозги, глядишь, и человеком окажется!»), и они это чувствовали, по-своему Трофимова любили и частенько, отбыв положенное, сохраняли с ним добрые и очень полезные инспектору отношения. К подлецам же он был суров и брезглив, мучился, если обстоятельства мешали довести дело до конца, и никогда не откликался на заигрывания, людей в них не признавал.

Мазин смотрел на вещи шире, не упрощал, видел, как сплошь и рядом укрывается за простотой жестокий умысел, и как неумна, простодушна бывает подлость, но и у него были свои симпатии и антипатии, и одни дела вел он спокойно, решая поставленную задачу, четко выполнял служебный долг, другие же захватывали нечто неподотчетное министерству, причиненное зло не давало покоя, оскорбляло, вызывало собственную боль. И здесь он готов был согласиться с Трофимовым — таксе он испытывал всегда, когда сталкивался с расчетливой подлостью.

— Помешала девка кому-то.

— Кому?

— Похоже, что Мухину.

Мазин не сомневался в ответе. Кому же еще? За нынешним обрюзгшим, подержанным Мухиным угадывался недавно еще мужчина волнующий, увлекающий, не чета своим бледным однокашникам. И влюбиться Татьяна могла именно в него. И привязаться. И помешать браку с другой… Все это не принадлежало к неразрешимым тайнам и загадкам. Другое представляло трудность, и оба они понимали это, прихлебывая теплое пиво.

— Да, похоже, что Мухину. Но мог ли он?..

— Убить?

Мазин кивнул.

Трофимов поцарапал ножом по блюдцу, заменявшему горчичницу:

— Я перекинулся парой слов кое с кем. В конторе, где этот Мухин сидит. Чтобы представление создать.

У Мазина было и свое представление, но тем интереснее было ему услышать Трофимова.

— Ну и как?

Трофимов покачал головой.

Мазин засмеялся:

— То-то и оно. Муж мог убить, но не убивал. Мухин, возможно, хотел бы, но не мог. Курилову и Витковскому это было не нужно. — Он вылил в стакан остатки пива: — И все-таки меня не покидает ощущение, что где-то рядом мы, близко.

— Есть еще показания Витковской, — напомнил Трофимов.

— Сомневаюсь, что можно через полтора десятка лет узнать на фотокарточке человека, которого видел один раз в жизни мельком.

— Вот уж не мельком! Бабы друг друга мельком не рассматривают. У них на этот счет хватка железная. Не взгляд — капкан.

— А если соврала? У нее заметна очевидная недоброжелательность к пасынку, если можно его так назвать. Доктор же произвел на меня, напротив, благоприятное впечатление.

Трофимов вздохнул и отправил в рот очередной кусок печенки.

— Ну, ну, Трофимыч! Что за почтительно-осуждающие вздохи? В чем я провинился?

— У вас, Игорь Николаевич, своя методика, и вы дело это, конечно, распутаете, но действуете вы как судья, а не как следователь. Предоставляете противнику все возможности для защиты. А ведь у нас охота, а не дуэль.

Свою мысль он выразил точно. Трофимов к работе относился, как к охоте. И хотя правила строго соблюдал и действовал в рамках лицензии, в своем праве найти и затравить зверя не сомневался.

— Не знаю, Трофимыч. Представь, что должен чувствовать невиновный человек, если в жизнь его вторгается несправедливое обвинение.

— Витковский — единственный, к кому есть зацепка.

— Ты прав… Как обычно.

— Стараюсь держать КПД на уровне.

— Что же предлагаешь?

— Побеседовать с мадам. Может быть, вспомнит детали, подробности.

— Или выдумает.

— Не исключено. Придется выдумку отфильтровать, а правду проверить.

— Сможешь это сделать?

Глаза у Трофимова обладали особенностью менять свой цвет от нежно-голубого до непреклонно-серого. Он оторвал их от тарелки и одарил Мазина самым голубым из взглядов. Стальной он приберег для Витковской.

А через день он зашел к Мазину в кабинет с папкой под мышкой, положил папку на стол и уселся, скромненько разглядывая пустую пластмассовую пепельницу, будто, кроме этой пепельницы, ничего на свете его, Трофимова, не интересует. Папка была тоненькая, с виду даже пустая, но Мазин понимал, что пустой она быть не может, именно в ней и находится нечто, чем собирался ошеломить его Трофимов.

— Со щитом, Трофимыч?

— Мадам не соврала, Игорь Николаевич.

— Убежден?

— Судите сами. Вот обстоятельства, по которым она запомнила встречу. Первое. Через несколько дней после встречи, когда Станислав заходил к отцу, она сказала, что видела его с девушкой. И он, обратите внимание, — тогда еще! — факт этот отрицал, в связи с чем у них произошла запомнившаяся Витковской перепалка.

Впрочем, подозрительного в этом она ничего не видит, так как Станислав был по молодости самолюбив и не терпел вмешательства в личные дела.

— А мне она сказала, что никогда со Станиславом о девушке не говорила.

— Вот это вранье стопроцентное. Какая женщина удержится?

— Согласен. Дальше?

— Дальше появляются новые крупицы истины.

Иногда Трофимова заносило, и тогда он говорил красивее, чем требовалось.

— Высыпай их на стол.

Мазин сдвинул бумаги, освобождая место.

— Обстоятельство второе. Мадам хорошо запомнила место встречи: кинотеатр «Волна», на набережной. «Вы не спутали? — спросил я. — Это далеко от вашего дома». — «Да, но там шел кинофильм „Бродяга“, который мне очень хотелось посмотреть» — «И посмотрели?» — «Представьте, не достала билет. Может быть, потому и запомнилось».

— Не исключено, — согласился Мазин.

— Третье — время. Время она назвать затруднилась. Говорит, помню только слякоть. Значит, осень или весна. И год приблизительно. Первый год ее замужества. А замуж она вышла в пятьдесят пятом.

Трофимов потянул к себе принесенную папку и развязал узелок. В папке оказалась фотография, вернее, фотокопия чисти газетной полосы.

— Взгляните, Игорь Николаевич. Это «Вечерка» за пятьдесят шестой год.

Он подчеркнул ногтем нужную строчку в колонке.

Мазин, прищурившись, прочитал не очень четкий текст. Под рубрикой «В кино и театрах» значилось: «„Волна“. Индийский художественный фильм „Бродяга“ в двух сериях. Только два дня —11 и 12 марта».

— Улавливаете дату?

Двенадцатого марта была убита Татьяна Гусева…

А десятого марта Мухин появился в Борщихином флигеле рано, и не стоило большого труда заметить, что он пьян. Вернее, не пьян, а, как говорится, навеселе, но именно это слово к Мухину и не подходило, никакого веселья в нем не было и на грош, а было мрачное уныние, которое водка только разбередила, усилила. И поняв, что стакан, выпитый, чтобы стряхнуть тоску, почувствовать себя прежним, легким, спокойным и уверенным, надежд не оправдал, а лишь усугубил отвратительное чувство беспомощности перед обстоятельствами, Муха решил добиваться своего, хоть на время встряхнуться, освободиться, и потому зашел в гастроном и купил бутылку. Удивленный Курилов увидел, как достает он водку из кармана.

— Что празднуешь, Леха?

— Тебе б мой праздник.

— Неужто от дома отказали?

— Пока нет, но туда идет.

— Так… Понятно. Рылом не вышел?

— Что?

— Говорю, со свиным рылом в калашный ряд сунулся?

— Дурак! Мое рыло там на вес золота.