Завещание Мадонны

Владелец и генеральный директор любезно принял нас с оператором у себя в кабинете. Звали его Александр Георгиевич, и свое детище он назвал своим именем. Не он один у нас такой. Некоторые издатели называют издательства своими фамилиями, а уж всяких-разных фирм и магазинов у нас сколько в честь Елены, Марины, Натали…

Почему-то у ряда граждан возникает желание увековечить собственное имя, но проявляется оно по-разному. Кто-то пишет свое имя на горе, достопримечательности, памятнике, причем как на родине, так и за рубежом. Бывают граффити монументальные, а бывают не очень. «Я прошу вас покорнейше… скажите всем там вельможам разным… вот, ваше сиятельство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчинский». Гениально подмечено, не правда ли? И со времен Гоголя, по-моему, все только усугубилось.

– Чем могу быть полезен? – улыбнулся импозантный мужчина с благородной сединой на висках.

Я спросила, что меня интересует.

– Это было одно из условий завещания, – пояснил Александр Георгиевич. – Вы же в курсе, что на аукцион была выставлена коллекция одного почившего коллекционера?

Я кивнула.

– Насколько я понял, он был большим вашим поклонником. Опять же узнавал из ваших передач и статей новости о своих знакомых. И вы же всегда оперативно сообщаете о крупных кражах, громких убийствах. Насколько я понял, вы ему – сама не зная об этом – чем-то помогали в профессиональном плане. И, возможно, он хотел просто поразвлечься, глядя на нас на всех с облачка.

– Каким образом поразвлечься?! Я что, массовик-затейник?

– Только при одном вашем появлении кое-кто сразу же покинул аукционный зал. Ведь так?

Я была вынуждена согласиться.

– Теперь вы каким-то образом занимаетесь искусством, или предметами искусства, или еще чем-то, связанным с нашим миром. Иначе вы не пришли бы сюда. Я прав?

Я кивнула.

– Кстати, сколько уже трупов?

– Два.

– Ого! И кто?

Я пояснила. Александр Георгиевич, как выяснилось, знал про генерала Иванихина, но как про героя Великой Отечественной войны. С другой стороны, его совсем не удивило, что генерал привез с собой из Германии внушительную коллекцию картин и посуды.

– Через меня проходили вывезенные из Германии картины, и немало. Потомки продают. Вы же знаете, какие изменения произошли и происходят в нашей стране…

– Вы видели среди этих картин что-нибудь на самом деле ценное? На уровне мировых шедевров?

Александр Георгиевич покачал головой.

– Но что-то такое могло быть вывезено нашими из Германии?

– Конечно. Никто ж не знает точно, что именно вывезли наши. Наши люди не имеют дурной привычки сообщать о таких делах властям. Хотя у немцев вполне может быть составлен какой-то каталог украденных ценностей – с их-то пунктуальностью.

– А каталог украденного ими у нас?

Александр Георгиевич только хмыкнул.

– Как вы считаете, вернуть какие-то наши ценности с Запада реально?

– Нет. Причем ни вывезенные во время войны, ни вывезенные в последние годы. Что ушло, то ушло. А теперь еще церковь хочет кое-что себе вернуть из музеев. Да даже не «кое-что», а многое. И, думаю, вернет. Ну а по ходу дела еще какие-нибудь спонсоры получат то, на что давно глаз положили. Но давайте не будем о грустном… В особенности, раз мы ничего не можем с этим поделать.

Я спросила, можно ли точно воспроизвести фразу из завещания почившего коллекционера, касающуюся меня.

– Сейчас позвоним в адвокатскую контору, – пожал плечами Александр Георгиевич. – Без проблем.

Однако, поговорив с кем-то из этой конторы, владелец Аукционного дома нахмурился.

– Что-нибудь не так? – тихо спросила я.

– Я отправил вам приглашение по их указанию… То есть я, конечно, связывался не только с вами… Но они мне тогда не сказали всего… Я бы обратил внимание.

– Не томите.

– Вас следовало приглашать на торги именно советской живописью, а если конкретно – то на Ярослава Морозова. Если вдруг мы будем выставлять его отдельно от других советских художников…

– У вас есть какие-нибудь соображения по этому поводу? – спросила я.

– Вы уже знаете биографию Ярослава Морозова? – ответил вопросом на вопрос Александр Георгиевич.

Я кивнула.

– Вот вам его кардинальное отличие от других советских художников, которые были выставлены на торги.

– Умерший коллекционер мог приобрести его картины… незаконным путем?

– Мог. И не только его. И, скорее всего, именно так и было. Но я не могу сказать ничего конкретного. Я просто не знаю. Думать вам. И искать вам, – Александр Георгиевич улыбнулся. – Возможно, именно этого и хотел усопший. Он же вас заинтриговал?

Перед тем как откланяться, я спросила, нет ли у Александра Георгиевича координат некой Алевтины Николаевны, купившей одну из картин Ярослава Морозова и появлявшейся на аукционе в сопровождении телохранителей. Ведь вроде бы участники аукциона должны вносить какой-то взнос? Он же не анонимно вносится?

Александр Георгиевич пощелкал мышкой и сказал, что может сообщить мне только телефон для связи и фамилию дамы. Этого мне было достаточно.

Мы распрощались, обменявшись личными номерами мобильных телефонов. Мало ли когда сможем быть друг другу полезны…

Глава 13

Выйдя из Аукционного дома «Александр», я набрала номер мобильного Вальтера Кюнцеля, который мне продиктовал Артур Рубенович Галустьян. Аппарат был выключен или находился вне зоны действия Сети. Я набрала номер квартиры, которую снимал немец. Трубку никто не снял.

Я предложила Пашке съездить к соседям немца. Адрес по номеру телефона нам сейчас быстренько «пробьют» в холдинге.

– Как скажешь, – пожал плечами Пашка и предложил для начала съездить к соседям убитой Елены Свешниковой. А ну как родственники из Америки на похороны пожаловали? Или драку устраивать за бедняцкую однокомнатную квартирку?

Я позвонила в холдинг, Виктория Семеновна одобрила наш план действий, минут через десять мы уже знали адрес немца, но начали с Елены Георгиевны.

Дверь ее квартиры, с которой были сняты печати, открыла ухоженная женщина, возраст которой мне было трудно определить. Вероятно, она делала пластическую операцию, но почему-то подтягивала кожу только на лице, а на шее, которая и выдает возраст женщины… Хотя шею можно прикрывать шарфиками.

Я представилась. Женщина пригласила нас с Пашкой в квартиру и сказала, что она – сестра Елены и приехала, чтобы похоронить ее по-человечески и решить кое-какие другие вопросы.

– Мы снимали репортаж, так сказать, по горячим следам, – сказала я. – У вас есть какие-то версии гибели вашей сестры?

Женщина покачала головой.

– Вы знаете, что она незадолго перед смертью купила на аукционе картину?

– А где эта картина? – посмотрела на меня женщина.

Я пожала плечами. Интересно, что она сделала с холстом? Выбросила, как грязную тряпку?

– Картину украли? – продолжала задавать вопросы женщина.

– В квартире не было картины, когда сюда приехала полиция.

«Интересно, она разыгрывает передо мной спектакль или нет?»

– Неужели из-за картины?! – всплеснула руками Евгения – так представилась женщина.

– Зачем вашей сестре было покупать картину?

– Наверное, чтобы вложить деньги, – пожала плечами Евгения. – Проще вывезти картину, чем наличные.

– Наличные можно перевести на банковский счет. Это несложно.

– Смотря для кого, – жестко сказала Евгения.

– Вам знакома Кейт Боланд? – наудачу спросила я.

Евгения резко дернулась.

– Она сейчас находится в Петербурге, – продолжала я голосом змеи-искусительницы.

– О господи! – тихо произнесла Евгения и закрыла лицо руками.

– И Кейт Боланд тоже купила картину Ярослава Морозова на том же аукционе, что и ваша сестра.

Я замолчала, ожидая, что мне скажет Евгения. Она явно что-то знает – или о чем-то догадалась после того, как я упомянула американку.