Тусклое золото

Вот и калитка. За нею часовой в зеленой фуражке, строгий, подтянутый, молчаливый. Под натяжением пружины калитка громко хлопнула, и Николай вздрогнул. Даже коленки задрожали. Николай остановился, умоляюще взглянул на своего провожатого:

- Товарищ старшина…

Кубладзе, как умел, успокаивал растерявшегося юношу:

- Не бойся, понимаешь? Ничего не бойся. Расскажи майору все до копеечки: про золото, про конверты. Я тебя учить не стану. Выкладывай сам.

Только по-честному. На допросе не крути. Самому после станет легче.

Легче… Снова слово «допрос» хлестнуло по взбудораженному сознанию. Вспомнились слова Иннокентия:

- Им только попадись, душу наизнанку вывернут! Это они умеют…

И подумалось: «Сейчас начнут». Как это будет происходить, представлялось туманно. Было ощущение глухого беспокойства, опустошенности. Шаг, еще шаг. Одна ступенька, другая, третья. Николай сбился со счета, плетясь вслед за старшиной наверх. «Ну и пусть,- успокаивал он себя,- пусть допрашивают. Что я такое сделал? Выпивал дважды… Клаву провожал… Вот сейчас с конвертами этими…» Им овладело одно желание: чтобы скорее закончился допрос.

- Обожди здесь минутку,- сказал старшина перед дверью и, постучав, вошел.

Николаю и на ум не пришло удивиться, почему старшина совершенно спокойно оставил его одного. С трудом дождался его возвращения.

- Держи голову выше,- ободряюще шепнул Кубладзе и подмигнул черным глазом.- Иди вперед. Смелее.

В комнате находились майор Дудин, старший лейтенант Шариков и два гражданских парня. Один высокий, широкоплечий, второй низенький, в очках. Парни, видно, заканчивали разговор с офицерами. Старший по-военному четко сказал, прощаясь:

- Есть, все понятно! - И, не глядя на Николая, пошел к выходу. За ним вышел и второй.

Только теперь майор и старший лейтенант, сидевшие рядышком на диване, поднялись. Дудин пересел к письменному столу, Шариков - на стул, стоявший у приставного столика.

- Садись, орел,- майор указал Николаю на стул.

Чтобы не смотреть офицерам в глаза, Николай уставился в угол. «Вот сейчас»,- с новой силой обожгла мысль. В нагретой за день комнате было душно, а Николай зябко передернул плечами. Хотелось крикнуть:

«Да начинайте же!»

- Ну, рассказывай,- негромко сказал Дудин.

Николай угрюмо промолчал, все еще не смея поднять глаз. Наступила неловкая пауза. Майор, словно не замечая ее, занялся сигаретой, помял ее в пальцах, раскурил. Старший лейтенант чинил карандаш.

Закурив, Дудин вышел из-за стола, придвинул свой стул к Николаю.

- Сколько тебе лет? - неожиданно спросил он, словно забыв о первом своем вопросе.

- Восемнадцать,- невнятно пролепетал Николай.

- Мы с ним в восемнадцать уже воевали,- проронил майор и кивнул в сторону старшины.- Хорошо, когда тебе восемнадцать,- добавил он с легкой завистью.- Ты, наверно, и десятилетку окончил?

- Да.

- А мне в тридцать пять лет пришлось доучиваться. Вот как, дружок. А он,- снова кивок в сторону старшины,- сейчас в девятый ходит. Ну, это к делу не относится. Давай, рассказывай.

- О чем? - Николай беспомощно оглянулся на старшину, как бы ища у него совета.

Кубладзе в ответ ободряюще подмигнул.

Николай уставился в угол и не очень-то связно заговорил. Офицеры внимательно слушали и - не странно ли! - не пытались ни кричать, ни есть «проникающими насквозь глазами». Перескакивая с одного на другое, парень про себя думал, что это, видимо, только начало и что самое главное впереди. Но теперь почему-то не было страшно. Будь что будет, а он обо всем без утайки расскажет. Даже если душу вывернут наизнанку, как о том предупреждал Иннокентий. Пускай выворачивают!..

Но с ним просто беседовали, даже не вели протокола. Иногда только переспрашивали, уточняя ту или иную подробность.

Скованность постепенно рассеивалась. Исчезло чувство противного страха. Только лицо полыхало да пальцы без конца теребили ворот промокшей рубашки.

- Вот и все,- облегченно сказал Николай.- Что знал, рассказал. Я не лгу. Честное слово, не лгу!

Дудин устало улыбнулся, впервые за время их разговора посмотрел парню прямо в глаза.

- Главное, себе не лги,- просто, с оттенком дружелюбия сказал он.- Это, брат, чрезвычайно сложная штука - самого себя не обманывать, когда тебе восемнадцать! В общем, не успел ты еще свихнуться по-настоящему. Верю, что не кривишь душой. Так? - почти весело спросил он.

- Так! - Николай захлебнулся от радости.- Конечно так! - И все же, еще не до конца веря им, спросил, потупясь: - Вы меня отпустите? Или…

- А ты сам как думаешь? - строго спросил старший лейтенант.

- Не знаю…

Неподдельная растерянность вдруг опять отразилась на лице юноши.

Майор поспешил успокоить:

- Конечно, отпустим. Иди. Только впредь будь осторожнее в выборе друзей.

Николай поднялся, шагнул к выходу, но у дверей его окликнул старший лейтенант.

- Зачем? - удивился Дудин.

- Хочу ему сказать кое-что. Присядь на минуту, Малевич. Я тебя ненадолго задержу.

Николай понуро сел.

Шариков подошел к нему, положил на плечо руку:

- Я вот о чем хотел спросить: ты-то сам как считаешь, есть твоя вина во всей этой истории? Я, например, убежден, что есть. Так ведь?

- Так,- уныло прозвучало в ответ.

- Хорошо,- продолжал Шариков.- Хорошо, что сам понимаешь. А вывод какой? Мне кажется, ты дол-жен помочь нам распутать до конца этот узел, и не только рассказом, но и своим участием. Как ты на это смотришь?

Николай просиял:

- Я готов! Хоть сейчас. Иннокентия мы найдем, обязательно найдем!

Очень гордо и горячо прозвучало страстное «мы». Куда весомее, чем все, сказанное до сих пор. Других доказательств душевной чистоты молодого человека, попавшего по неопытности в грязные руки контрабандиста, пограничникам и не требовалось. И как бы подытоживая разговор, Шариков протянул руку:

- Будь дома,- сказал он.- Вечером встречусь с тобой. Кстати, и матери своей передай, что хочу побеседовать с нею. Пусть тоже присутствует при нашем разговоре. Да ты не смущайся,- добавил он.- От родных скрывать нечего…

Когда парень вышел, Дудин с удивлением посмотрел на своего помощника:

- Что вам вдруг вздумалось включить парнишку в предстоящую операцию? Я не убежден, что это правильный шаг.

Шариков задумчиво повел бровью:

- Можно отменить, если вы, конечно, настаиваете.

Но мне кажется, что для его же пользы не мешало бы взглянуть на своих бывших дружков в другой обстановке. Пусть своими глазами убедится, из какой грязи ему помогли выбраться. Это лучше всяких словесных доказательств.

- Быть по-вашему,- согласился Дудин.- И коль так,- поднялся он на ноги, разминая затекшую спину,- познакомьте его сегодня же с Димой Колчиным и Бирюлей. Жаль, что не подсказали вы эту мысль, пока оба они и Малевич здесь были.

- Ничего, это я сделаю вечерком,- несколько торопливей обычного заверил Шариков.- Теперь и я ученый.- И хоть сказано это было почти веселым тоном, в словах прозвучало смущение. Он надел фуражку, готовясь уйти, но, подумав, сказал: - Я Малевича сейчас и повезу к ним. Да, правильно. Мы с вами хорошо знаем Иннокентия. Он трусоват, но может решиться на крайний шаг. Не один Гена свидетель. Малевич не менее важный обвинитель! Что, если…

Майор не дослушал:

- Правильно, Валентин Иванович. Мысль верная. Не мешкайте. Поезжайте сначала в лагерь, лично удостоверьтесь, что Геннадий хорошо обеспечен. Остальное я подготовлю к вашему возвращению.

XVIII

До полудня в усадьбе Каленников царила дремотная тишина. Никто из ее обитателей во дворе не показывался. Дом стоял на отшибе, поблескивая на солнце цинковой крышей. Высокий дощатый забор надежно охранял хозяев от любопытных глаз посторонних. С давних пор Каленники жили замкнуто, обособленно. Соседи все переселились со своих хуторов в ближайшее село, и лишь одна эта мрачная в своем одиночестве и безмолвии усадьба напоминала о давно позабытой «столыпинщине». Хмурым и неприветливым выглядел дом, окруженный с трех сторон стеной леса.