Наказание

— Да он же не пользовался! — заторопилась Дора Михайловна. — Он только должен был испугать и все такое прочее, чтоб получилось как по-настоящему.

Следователь вскинул на нее посерьезневшие глаза.

— Должен был испугать? Простите, что вы хотите этим сказать, Дора Михайловна?

Ей захотелось клещами вырвать собственный язык или перерезать горло, чтоб не болтать лишнего.

— Да нет же, нет! Я ничего такого не хочу сказать! Наверное, он устроил эту шутку на пари, вот и взял игрушку, а не оружие.

— Значит, все-таки шутка на пари?

— Я так предполагаю из ваших слов, не более того, — змеей выкручивалась Дора Михайловна, четко понимая, что все более увязает в трясине, из которой ей не выкарабкаться. Велено же было на все отвечать: «Ничего не знаю, ничего не предполагаю!»

— Да, — закручинился следователь. — Не хотите вы помочь следствию.

И тут Дора Михайловна неожиданно для себя осмелела. Словно молнией озаренная, она поняла, что никаких искренних, доверительных бесед в этих кабинетах никогда не происходит! Здесь всегда идет игра — кто кого переобманет, кто будет хитрей, изворотливей и смелей. Наивная душа Доры Михайловны отринула от себя все сомнения и бросилась в атаку.

— А почему это я должна помогать? Не будем лицемерить, Дмитрий Николаевич, все обвиняемые и свидетели защиты вовсе не желают, да и не должны помогать следствию. Дело преступника — увернуться от наказания! Взять банк и остаться на свободе! Мой Ян Петрович, конечно, не преступник, но коли попал в такой переплет, то надо соблюдать правила игры, я так это понимаю. Истину пусть ищет судья. И не мучьте меня больше, пожалуйста. Я ничего не скажу… Потому что ничего не знаю.

Он негромко засмеялся.

— Вот на этой платформе, Дора Михайловна, и надо было стоять прочно, как скала. Но мучить вас я не намерен. Ян Петрович социальной опасности не представляет, даже если у него временно поехала крыша. С моей точки зрения, произошел какой-то фарс, какую-то оперетку разыграли, и в ней вашему мужу отвели не главную роль. А уж вовсе неофициально скажу вам… В этом деле что-то не так. Это не временное затмение разума, не сумеречное состояние души и не весеннее обострение вялотекущей шизофрении, как там объяснят психиатры, а нечто другое. И вы, лично вы, истину знаете, в этом я уверен… Но меня интересует только один-единственный ваш ответ, до конца искренний ответ… Может подобное повториться?

— Никогда!! — уверенно сказала Дора Михайловна и от волнения снова сделала ошибку. — Никогда и ни за что! Он расплатился по всем долгам! Наказание отменяет все счеты! Клянусь жизнью двоих своих детей и внука!

«Попалась, дура старая! — блеснуло у нее в мозгу. — Теперь конец!»

— Вот и хорошо, — улыбнулся, а потом засмеялся следователь. — Тогда до свидания.

Только на улице Дора Михайловна сообразила, что сказала слишком много, выдала мотивы поступков мужа, и для уточнения всех событий следователю надо было лишь разработать детали. Но это открытие ее совершенно не испугало. Кто сегодня будет искать детали в таком безобидном, как оказалось, деле? Все живы, деньги банка на месте, хранение оружия — отпало, а получилось попросту, что тихопомешанный профессор насмотрелся гангстерских фильмов и вдруг возомнил себя лихим грабителем. Вот и возникло в его мутном сознании стремление вернуться к детским мечтам, поискать в этих буднях какого-то перчика, ярких приключений. С мужчинами это бывает. Живописец Поль Гоген — уж за сорок лет ему было, бросил приличную службу, прекрасную семью и уехал на Таити, чтоб писать там свои картины и пьянствовать с туземками. Великий кормчий Мао на старости лет принялся кропать стишки, а не менее великий Карл Маркс незадолго до кончины собрался изучать русский язык, как будто не мог платить за качественные переводы. В старости мужики впадают в детство, вот почему Ян Петрович стал лихим разбойником, вернулся в маразм. Ей даже радостно стало на душе, она гордилась своим мужем.

Но охраннику банка, решила Дора Михайловна, все равно надо накрыть обильный стол с доброй выпивкой. За его трусость. За то, что не выстрелил, когда Ян Петрович покусился на банк.

Пестрый и шумный районный рынок словно ожил под летним солнцем после зимне-весенней спячки. Строго говоря, погоду здесь делали в основном свежие продукты-овощи и их производители-перекупщики, прибывшие из знойных южных краев, но и подмосковные фермеры лицом в грязь не ударили — торговали прошлогодней, уже изрядно попахивающей квашеной капустой да жеваными солеными огурцами.

Около овощных рядов Аркадий протянул Инне небольшую сумку и сказал:

— Овощей купишь, зелени разной. В пределах денег. Ананасов не надо. А я погляжу картошку, может быть, уже пошла молодая. Минут через сорок встречаемся у центрального входа.

Она взяла у него сумку и весело исчезла в густой и горластой толпе.

Молодой картошки, сколько ни таскался Аркадий между рядов, еще не было.

Поток покупателей вынес его к боковому входу и он остановился, привлеченный звуками музыки. В одном из ларьков, длинной шеренгой прижавшихся к ограде рынка, установили на крыше динамик и через него прокручивали для бодрости народные песни.

К музыке в любом ее виде Аркадий был равнодушен. Он присмотрелся к группе людей, толкавшихся около ларьков, и даже не к группе, а к человеку, стоявшему к нему спиной, коренастому, с красной загорелой шеей и лысой головой, едва прикрытой крошечной кепчонкой. Аркадий знал, что под кепчонкой должна была быть сверкающая, крепкая лысина. У человека были короткие крепкие ноги и длинные руки — классическая фигура знатока восточных боевых искусств.

Аркадий слегка отодвинулся за спины старушек, торговавших теплыми не по сезону вязаными вещами: носками, кофтами, шапочками.

Словно помогая Аркадию, коротконогий мужчина скинул кепочку и обмахнул ею лицо. Лица его анфас Аркадий еще не видел, но лысина сверкнула, как позолоченный церковный купол.

Мужчина надел кепочку и сунулся головой и плечами в окошечко ларька, словно хотел влезть внутрь. Он что-то подал в окошко или принял в свои руки, затем оттолкнулся от ларька, повернулся, и Аркадий увидел круглое мясистое лицо, нос картошкой, тугие розовые щеки, ясные глаза, хотя Ломакину Виктору Львовичу было уже под шестьдесят. Ведь известно, что регулярные занятия спортом и китайской гимнастикой по системе «ушу» всегда дают омолаживающий эффект.

Аркадий медленно отвернулся и пошел стороной, боком и мимо, но каким-то третьим глазом не выпускал Ломакина из вида. Одновременно запомнил, в какой ларек совался Виктор Львович. Там торговали кассетами для видеомагнитофонов. Иностранными и отечественными. С записями и пустыми.

И второй ларек, куда через несколько минут сунулся Ломакин, вел торговлю тем же товаром.

Аркадий перешагнул через лук-укроп, разложенный прямо на земле на газетке, и направился к Ломакину.

Неизвестно, был ли у Виктора Львовича третий глаз на затылке, но он круто обернулся, когда Аркадий мог уже дотянуться до него рукой.

Обернулся и посмотрел в упор — настороженно, подозрительно. По вспыхнувших в его зрачках огням Аркадий сразу понял, что его узнали, узнали и испугались. Он улыбнулся как можно приветливей и добродушней, но Ломакин вдруг пригнулся, сделал неуловимое движение и разом между ним и Аркадием оказалось несколько человек, а сам Виктор Львович словно сквозь землю провалился! Ниндзя, да и только!

Кепочка его мелькнула у павильона «РЫБА».

Аркадий быстро прошел следом. И в последний момент увидел, как Ломакин скользнул в приоткрытую дверь.

Оказалось, что павильон — на ремонте. Никакой торговли внутри не велось, а весь большой и гулкий ангар был захламлен до предела: высились штабеля досок, горы бочек, ящиков и спрятаться здесь было просто и очень надежно.

Но Аркадий и не собирался кого-то искать. Тем более каратиста, обладателя черного пояса и черт его знает какого дана.

Он сделал несколько шагов и негромко позвал в пустоту: