Шерлок Холмс и талисман дьявола

– Вы полагаете, – спросил я, – что тайна, которую пытается разгадать Дрю, та же самая, на которую этот Уильям намекал шесть веков назад?

– Возможно, – отвечал мой друг. – И если это так, значит, и мы и Дрю потерпели фиаско, так как полковник подтвердит, что вокруг алтаря этот пол не сохранился.

Однако я обратил внимание на описание священника лишь в доказательство того, что даже за три столетия до Генриха Восьмого существовала практика скрывать ритуальные и религиозные тайны, зашифровывая их особенным орнаментом, чей смысл очевиден только посвященным. Если мое предположение верно, тогда Дрю, возможно, прав, и мы все-таки сумеем отыскать какие-нибудь дошедшие до нас фрагменты.

– Теперь я понимаю, – сказал Харден, – почему вы просили меня сосредоточиться на некоторых украшениях. Может быть, с них и начнем?

– Я думаю, если сравнить несколько фотопластинок с орнаментом, который я просил вас снять, с другими, где могут проявиться какие-нибудь декоративные элементы, мы получим возможность найти ключ к разгадке тайны, – ответил Холмс.

И работа началась. Холмс и полковник приникли к камере, а Джей стоял рядом, подавая им фотопластинки, которые они просили, возвращая просмотренные на место. Каждая пластинка подолгу оставалась в фотокамере, так как Холмс и Харден рассматривали ее в разных ракурсах, поворачивая винты так и эдак. Несколько раз Холмс и меня просил высказать мнение по поводу снимка, но не помню, чтобы я оказал сколько-нибудь значительную помощь. А увидел я много прекрасных снимков, воспроизводящих разные детали резьбы по камню, но, по-моему, ни один не напоминал того самого орнамента. И я уже начал подумывать, не заблуждается ли Холмс.

Время от времени Харден поворачивал зеркала таким образом, чтобы они соответствовали положению солнца, но со временем солнечный свет переместился на другую сторону, так что использовать его стало невозможно.

– Как насчет ваших ламп? – осведомился Холмс у Хардена.

– Могу их зажечь, – ответил полковник, – но не думаю, чтобы они дали достаточно света для рассмотрения деталей, как нам требуется.

– Ну что же, тогда мы должны сейчас прекратить нашу работу и пусть миссис Хадсон подаст нам запоздалый ленч. В конце концов нам осталось просмотреть всего около полудюжины пластинок. – И он указал на небольшую стопку, ожидавшую детального исследования.

Мы не отдали должного внимания стряпне миссис Хадсон, поглощая еду в молчании, чуть ли не с ощущением полного краха наших усилий. После ленча полковник закурил, а Холмс встал и медленно подошел к окну. Он взял большую лупу и начал одну за другой тщательно рассматривать пластинки на просвет.

Мы встали из-за стола, и Холмс сказал через плечо:

– Полковник Харден, а вас не затруднит сделать увеличенный отпечаток с одной из этих пластинок?

– Конечно же, нет, – ответил Харден. – Это не представляет для меня никаких трудностей. Я могу, разумеется, напечатать снимок целиком, но не отдельные его фрагменты, которые видны только при механическом манипулировании фотокамеры. Если такой, просто увеличенный, снимок может быть вам полезен, я сделаю его за несколько минут.

Холмс повернулся и вручил Джею пластинку:

– Мне бы хотелось иметь самый большой отпечаток с этой пластинки. И, если можно, пришлите мне его сегодня к вечеру. Я бы считал это величайшим одолжением с вашей стороны.

– Вы его получите, мистер Холмс, – заверил полковник. Через несколько минут фотокамера была снова упакована, и полицейские отнесли ее вниз. Мы условились встретиться на следующий день в одиннадцать утра, и Харден с сыном покинули нас.

После ухода наших гостей Холмс растянулся на диване, закурил трубку и погрузился в молчание. Я, приученный не отвлекать его разговорами в такие моменты, остаток дня провел за журналами. В положенное время миссис Хадсон принесла нам чай, но Холмса невозможно было убедить сесть за стол. Он продолжал лежать на диване с отсутствующим взглядом и яростно курить. Со стола уже убрали, когда посыльный принес от полковника отпечаток величиной примерно два фута.

Холмс наконец поднялся и разложил еще влажный отпечаток на обеденном столе. На увеличенной фотографии теперь можно было увидеть четкое изображение замысловатого рисунка.

– Превосходно! – выдохнул Холмс, разглядывая отпечаток. – Теперь есть над чем поработать.

Его реакция внушала надежду, что он теперь будет общительнее, но меня ждало разочарование. Вечер прошел так же, как и день, с той только разницей, что теперь Холмс сидел, нагнувшись над фотографией, крепко зажав в зубах трубку и внимательно рассматривая орнамент в лупу.

Когда я наконец решил, что лучше пораньше лечь спать, Холмс спросил:

– Прежде чем вы уйдете к себе, Ватсон, скажите, нет ли у вас мелкой разменной монеты?

Покачав удивленно головой, я сунул руку в карман и вытащил пригоршню мелочи.

Холмс покопался и выбрал несколько монет:

– Полкроны, пенни и шестипенсовика будет достаточно. Спасибо, Ватсон. Спокойной ночи.

У двери я на мгновение обернулся. Холмс сидел все в той же позе.

15

КОЛЬЦА В КОЛЬЦАХ

Я был не слишком удивлен, когда на следующее утро застал Холмса сидящим в облаках табачного дыма. Очевидно, он всю ночь не выходил из гостиной, так как стол был завален ворохами бумаг. На каждом листе был карандашный набросок орнамента, состоящего из концентрических кругов. Фотография, сделанная Харденом, свисала с каминной полки, придавленная перочинным ножом.

– Фу! – воскликнул я, пробираясь сквозь табачный дым, чтобы открыть окно. – Неужели вы всю ночь глазели на эту фотографию, Холмс?

Его полуприкрытые веки внезапно поднялись.

– Доброе утро, Ватсон, я старался ввести в нужные рамки интуитивные ощущения.

– Неужели? – возразил я. – Вот бы не подумал, что вы хоть сколько-нибудь цените эти интуитивные ощущения.

– Напротив, – ответил Холмс. – Я много лет тренировал себя в надежде развить рациональные способности, сделать их такими же естественными, как интуитивные. И наверное, просто перестарался.

– Каким же это образом? – И я сел у заваленного бумагами стола.

Он показал на увеличенную фотографию:

– Что вы обо всем этом думаете?

Я увидел фрагмент пола из керамических плиток, уложенных в виде замысловатого орнамента. В длину я насчитал четырнадцать плиток, в ширину – двенадцать. Некоторые из них были разбиты или их не было. В центре каждой плитки изображена восьмиконечная звезда, между углами которой еще восемь небольших шестиконечных звездочек, и весь орнамент заключен в три круга, причем круги, казалось, перекрываются такими же концентрическими кругами со средней плитки, образуя подобие крестов на пересечении каждых четырех плиток.

Часть гластонберийского орнамента, перерисованного со стереоскопической фотографии, сделанной Джоном В. Харденом.

– Не могу сказать ничего определенного, – ответил я спустя несколько минут, внимательно разглядев фотографию. – Учитывая, где это было найдено, вполне возможно, что орнамент содержит какие-то религиозные символы, но я не могу их интерпретировать.

– Ну что касается этого, – заметил Холмс, – так восьмиконечные звезды могут быть символом Девы Марии, которую иногда называют Звездой Небесной. Маленькие звездочки являются вариантами Звезды Соломона, то есть символом единения Неба и Земли. Три круга могут обозначать три сферы старокельтского представления о Космосе, а пересечения их дают знак креста, но это очевидно. И совсем не поэтому я просил Хардена сфотографировать весь орнамент.

– Тогда почему же?

– Возможно, из-за подсознательного убеждения, что этот декоративный рисунок скрывает другой, более тонкий и незаметный. Я настолько развил свою привычку к наблюдению и логическому рассуждению, что могу ощутить этот скрытый рисунок чисто интуитивно.