Смерть саксофониста

Но вот сильных мира сего эта история не заинтересовала, и демонстранты уже два часа маялись под солнцем.

Когда положение не спасла даже бесплатная раздача защитниками чести и достоинства воды в пластиковых бутылках, на дощатый помост к микрофону выскочил высокий полный человек и звучным голосом попросил внимания. Демонстранты восприняли его хорошо и даже зааплодировали - все-таки какое-никакое развлечение.

Он начал свою речь совершенно не на ту тему, ради которой были собраны и мучились от жары и жажды люди на площади. Первыми его словами были:

- Я родил троих детей!

Я тут же мысленно добавила: "Авраама, Исаака и Иакова..."

Мужчина гордо обвел глазами пространство и добавил.

- Один из них - сабра! Родился на Святой земле!

Толпа отозвалась доброжелательным гулом, а швабры в первом ряду, как по команде, устремились ввысь.

Это было отличное зрелище. Человек на сцене крепко держал микрофон и нес совершенную бодягу о себе, о своей семье, о подмосковном селе Щербинка, откуда он родом, и вдруг, энергично рубанув воздух ребром ладони, рявкнул: "Имею право!"

На что Руби Вольф (а это был он) имеет право, было преподнесено внимающим слушателем в виде немудреной сентенции: "Если мы здесь, то ничем не отличаемся от коренных израильтян и наше место в Кнессете, в муниципалитете, в полиции и в других органах власти".

Люди на площади отозвались восторженным ревом. Уже никого не пугала жара, все были увлечены и наверняка представляли себя в Кнессете и в других полезных богоугодных заведениях нашей страны.

В заключение своей энергичной речи Руби Вольф объявил, что выдвигает свою кандидатуру на пост мэра соседнего городка Кирьят-Шенкина, и удовлетворенный еще одной порцией аплодисментов с возгласом "Голосуем за своих!" покинул трибуну.

Тем временем подъехала черная "Вольво" и оттуда, к вящему разочарованию присутствующих, вылез не премьер-министр и даже не лидер оппозиции, а всего-навсего министр полиции. Это был осанистый мужчина восточной внешности. Он нахмурил густые брови и через силу улыбнулся толпе, потрясающей транспарантами.

Министр поднялся на импровизированную трибуну, а ко мне подскочил Искрин, местный активист.

- Валерочка, дорогая, выручай! Наш штатный переводчик куда-то смотался, а этого переводить надо, - словно немощного министра надо было переводить через дорогу.

Обливаясь потом, я полезла на самый солнцепек и скромно встала чуть позади главного полицейского страны.

Народ на площади зашумел, задние ряды подались вперед, прижав стоящих впереди, а над головами демонстрантов взвился самодельный плакат на иврите, которого, видимо, придерживали для кульминационного момента. Кривыми буквами на нем было написано: "Мы - проститутки? Мы - мафиози? Да вы нас просто ненавидите!"

Хорошо, что на сцене было два микрофона. Министр зачастил, перебивая сам себя. Я не успевала переводить. Действие шло по обкатанному сценарию: кланяйся и обещай, обещай и кланяйся. Перед выборами в Кнессет никто не хотел портить отношения с электоратом.

Наконец, щуплый переводчик появился и резво залез на трибуну. Вздохнув с облегчением, я спустилась. Руку мне подал Вольф.

- Прошу вас, дорогая... Вы так прекрасно переводили. Откуда у вас такой великолепный выговор? Простите, не представился: Руби Вольф, из Кирьят-Шенкина. Владелец страховой компании "Тодес".

- Валерия, переводчик...

- Великолепно! - воскликнул он. - Вот вы-то мне и нужны!

Вольф говорил не переставая. Видно было, что он восхищен своей особой донельзя и совершенно самодостаточен. Вокруг него толпилась обычная для таких типов публика: пара истеричного вида дамочек с седыми буклями, ледащий господин с диктофоном в руке и мрачный верзила, похожий на охранника. Хотя нужен ли в нашей стране охранник кандидату на пост мэра заштатного городка, если в Израиле и так все всех знают?

О Вольфе, достаточно одиозной фигуре, я слышала немного. По профессии Руби был геологом и объездил с экспедициями почти весь Союз. Приехав в Израиль с женой и двумя детьми, он поселился в кибуце и принялся осваивать азы сельского хозяйства. Вскоре из кибуца его вежливо попросили, так как он умудрился сплавлять овощи и фрукты, предназначенные для общественной столовой, своим многочисленным друзьям и родственникам. Кибуцники ужасно огорчились отсутствию широкого витаминного асортимента. В результате семью Вольфов, которая уже ждала прибавления (ту самую сабру, о которой кандидат сообщил широкой общественности с трибуны), попросили перебраться из райского коммунистического общества в жестокий мир капитализма. Они сняли квартиру в Кирьят-Шенкине.

Сунувшись в несколько мест в поисках работы, Вольф понял, что минимальная зарплата не для него, и уехал в Россию, как он выразился, "прощупать почву". Сабра родился без него.

Будущий кандидат в мэры отсутствовал около двух лет. Когда же вернулся, то снял просторное конторское помещение в центра Ашкелона и основал страховое агентство "Тодес". Работниками он набрал опять же родственников, в основном незамужних тетушек бальзаковского возраста. Работали они не за страх, а за совесть, получали полставки и были преданы всей душой племяннику-благодетелю.

Надо отдать ему должное: агентство "Тодес" знали в Ашкелоне все. В конторе на улице Членов (да-да, именно так называется эта улица) постоянно толпился народ. Причем не только чтобы застраховаться. Одна тетка, Генриэтта, продавала места на экскурсии и билеты на заезжих гастролеров. Именно с ее легкой руки я оказалась в христианской Галилее. Другая занималась брачным бюро и поэтому сидела за шторкой, чтобы особо стеснительные граждане чувствовали себя вольготнее. Третья, проработавшая всю жизнь корректором в многотиражке, писала заметки о культурной жизни Ашкелона в собственную газетку Вольфа. Газетка была бесплатная, состояла, в основном, из объявлений, но брали ее охотно из-за программы российского телевидения и кроссвордов, которые тоже составляла почтенная родственница Руби.

Поэтому, когда я услышала, что Руби Вольф выставил свою кандидатуру на пост мэра Кирьят-Шенкина, то не удивилась: скорей всего, ему стало тесно в нашем провинциальном Ашкелоне и он захотел распространить свое влияние и на соседний городок.

В городе Кирьят-Шенкин были две достопримечательности: дюны и невесты. Дюны представляли собой огромные холмы мелкого песка, принесенного морем. Местные строительные подрядчики попытались было растащить их на свои нужды, но вмешался министр экологии, и живописные вершины были объявлены национальным достоянием. На вершинах дюн росли сосны и был разбит довольно приятный лесопарк, излюбленное место отдыха горожан. Раз в году Шенкинский лес становился местом игрищ толкиенистов всех мастей, и изумленные отцы семейств, приехавшие попить пива и пожарить мясо на костре, становились свидетелями битв на деревянных мечах. Смуглые дети растаскивали шлемы и картонные поножи, их родители цокали языком, и никто не мог понять загадочную русскую душу.

Другой достопримечательностью города были светловолосые женщины. До волны репатриации начала девяностых годов Кирьят-Шенкин был населен преимущественно выходцами из Магриба - Марокко, Йемена, Ливана. В воздухе стоял пряный аромат специй, на улицах в чанах с кипящим маслом жарили фалафель - шарики, слепленные из толченого гороха. У низеньких ворот одноэтажных домов сидели бородатые старики и курили наргиле, изредка обмениваясь приветствиями. Матери кричали на детей хриплыми гортанными голосами, и вся атмосфера этого места давала понять, что вы находитесь на востоке. Неторопливом, вальяжном востоке.

Все резко изменилось, когда в страну хлынули сотни тысяч репатриантов. Строительство переживало невиданный бум. Местные власти надеялись, что если предложить новеньким хорошие и недорогие квартиры, то население возрастет, налоги в городскую казну увеличатся, а город расцветет. Поэтому все русскоязычные газеты пестрели рекламами: "Приезжайте и живите у нас в Кирьят-Шенкине! Сюда будет проложена железнодорожная ветка. Полчаса - и вы в Тель-Авиве"...