Драгоценности Медичи

тиквара, который считался самым знаменитым в Европе экспертом в области драгоценностей. Вопрос был задан хозяином вполне буржуазной квартиры на улице Лион, расположенной недалеко от одноименного вокзала, куда Морозини отправился, чтобы доставить удовольствие давней подруге. Властный и сухой тон во всех отношениях подходил Эврару Достелю, аристократу, который настолько проникся новыми идеями, что стал писать свою фамилию в одно слово, отказавшись от апострофа, по его мнению, совершенно вышедшему из моды. Это, впрочем, не мешало ему тиранить служащих возглавляемого им департамента в Министерстве социального обеспечения. Он был затянут в узкий черный пиджак и полосатые брюки, его длинную тощую фигуру венчала голова с седеющими и заметно сильно поредевшими волосами, «фасад» поражал сочетанием выразительного носа с плачевным отсутствием подбородка. Эврар надеялся скрыть этот изъян за ленинскими усами и бородкой, однако последняя лишь сильнее подчеркивала огромное адамово яблоко, выпиравшее из целлулоидного воротничка с загнутыми краями. На переносице торжественно восседало пенсне.

Будучи примерно одних лет – сильно за сорок – со своим гостем, он являл с ним разительный контраст. Альдо Морозини был высок, строен и очень элегантен в своем сшитом в Лондоне костюме, таком же, как у принца Уэльского. Его густые темные волосы, слегка посеребренные сединой, составляли идеальное сочетание с загорелой кожей и породистыми чертами лица, с беспечной улыбкой и насмешливым взглядом голубых глаз, которые в моменты гнева становились зелеными. Что случалось нередко: будучи венецианцем до мозга костей, он обладал горячей кровью и чувствительным слухом.

Бросив еще один долгий взгляд на картину, Альдо ответил на заданный ему вопрос другим вопросом, следуя приобретенной за долгие годы привычке, которая позволяла ему не прерывать нить размышлений:

– Если я правильно понял мадемуазель дю План-Крепен, эта дама – ваша тетушка?

Глава департамента поджал губы, словно проглотил горькую пилюлю:

– Да. Это баронесса д'Остель, урожденная Олимпия Кавальканти. Она пела в театре Сан-Карло в Неаполе, когда мой дядюшка воспылал к ней страстью и женился на ней. Разумеется, о лучшем она и мечтать не могла: подумаешь, какая-то актрисулька!

Морозини сдвинул брови. Фамилию эту он когда-то слышал. Страстный любитель оперы, как и его мать, он вспомнил, что она упоминала имя Олимпии Кавальканти.

– У нас не принято называть примадонну актрисулькой, – сухо возразил он. – Если память мне не изменяет, Олимпия Кавальканти довольно рано завершила свою блистательную карьеру. Вероятно, она любила вашего дядюшку?

– Он был очень богат, знаете ли. Я готов допустить, что внешностью его Господь не обидел, но уверяю вас, не будь он обладателем большого состояния, она ничем бы не пожертвовала ради него. Они жили, можно сказать, на широкую ногу. Много ездили: два или три раза совершали кругосветные путешествия и несчетное количество раз посещали Италию, Америку, так что в своей парижской